Дзига [СИ]

Слушая собственные шаги Лета попыталась поволноваться. А вдруг с ним случилось что? Совсем отклеился, как-то незаметно. И тот старый разговор, о том, что без ее мыслей его вроде как нет, уполз в прошлое, стал нереальным. Потому что сам Дзига становился все реальнее. Приходил, когда хотел сам, звонил, иногда в трубку спрашивал озабоченно — это не ты мне сейчас звонила, а то я не успел взять? И совершаясь постепенно, это казалось нормальным. Да и было таким. Никакой особенной грусти, ну живет мальчишка и живет. Иногда рассказывает, как они там с Николай Григорьичем, на вахте. Или — что готовила на обед тетя Даша. Тогда Лете очень хотелось попросить его, чтоб вместе поехали в то написанное ею Прибрежное, в дом Ларисы. Пусть бы Дзига познакомил Лету с Ларисой, которую она же и написала. Ей казалось, так будет правильно. Ведь сама она ходила в написанные ею места, только когда их писала или думала. А он живет там, по-настоящему.

Лета бы села в кухне, на том месте, которое выбрал для себя фотограф Витька, так чтоб у правой руки окно, а через стол — ларисино место. Погладила бездетную кошку Марфу. И приходила бы туда, сидеть, пить кофе из большой кружки, читать, поворачивая книгу к оконному свету. Наверное, они бы разговаривали. Еще у Ларисы есть огород и небольшой сад, там растет низкое и раскидистое дерево инжира, Лета писала его, не помня, опадают ли на инжире листья на зиму, и оставила как есть — с зелеными темными ладошками. Ей нравилось, что он там теперь такой, немного неправильный. Пусть соседи ходят смотреть.

Дорога твердо укладывалась под кроссовки, ветер кидался в лицо, мягко возя воздушными лапами по щекам и скулам. Куртку пришлось расстегнуть, стало жарко. Эй, Лета ненормальная, ты написала людей и расселила их по своим любимым местам, ступив в этих местах за невидимую грань реальности, и теперь совершенно серьезно хочешь просить выдуманного мальчишку познакомить тебя с твоими же персонажами. Это что? Это как, Лета?

Но внизу лежало море, не синее, как в жару, а дымчатое, плавно переходило в небо, и Лета решила — да что тут такого? Ну да, для меня они живые, и есть твердая уверенность, что вне ее поля зрения — живут, не застывают в неподвижности, ожидая благосклонного авторского взгляда.

Лариса. Лариса — Кларисса? А ведь, когда писала, то и не думала, что взрослая женщина Лариса, мать уже взрослой дочери, она и есть такая Кларисса, девушка, что уходит босиком под теплый дождь, заставляя соседей крутить пальцем у виска, а мужчин доводя до сердечной боли мыслями о том, что, кроме встроенной в их повседневную жизнь жены Милдред, есть другое. Что-то, нечто, кое-что. Брэдбери, как и любой мужчина, с радостью остановился на любви. Написал девушку. Ведь мир Клариссы вполне подходит молодой девушке. Но не сказал о том, что же становится с босыми клариссами, когда они вырастают? Им нужно жить свою жизнь, это милосерднее, чем бросать героиню прозябать в вечной неизбываемой юности, потому что так приятнее автору. Конечно, есть клариссы, мелькнувшие светлым росчерком, легким дыханием, и исчезнувшие, чтоб служить генератором сладкой грусти. Но как быть с жизнью? С жизнью тех, кто не умер, а вырос и живет дальше. Женщины, что были странными, нежно-странными в юности, они выходят замуж и рожают детей, готовят обеды, а там скоро и внуки, женский век стремителен, вот тебе двадцать, а вот двадцать твоей дочери, и она приходит сказать — мама… я…

Лета шла вдоль смешного забора, собранного из тонких рифленых листов блестящего цинка. Ветер трогал листы и они, дрожа, пели, рассказывая, вот сейчас, за небольшим поворотом — крутая тропка вниз, сама по себе приключение — вокруг нее множество трав и цветов, а еще гуляют по стеблям здоровенные земляные осы, летают крапивницы и перламутровки, перебегают тропку глянцевые жуки и нестерпимо-ювелирные жужелицы.

Спрыгнула на песок, отпуская гладкие стебли высокой травы. Море тут же продлилось, показывая себя влево, до черной тени под громадным обрывом. А направо торчали в воде обломки камней, ограничивая край бухты.

Прошла вдоль натянутой веревки, которая уходила под воду к сетям. И бросая на песок рюкзак, села на обманчиво теплый камень. На минутку, оглядеться. В месяцы, что держат в себе букву «р», сидеть на камнях и земле нельзя. Это с детства, и это важное знание.