e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

года «Творчество Сирина», написанной Глебом Струве, с кембриджских времён приятелем Набокова, читаем: «У него (Сирина) отсутствует, в частности, столь характерная для русской литературы любовь к человеку».7 Ответ Набокова на это клише, кроме Струве, разделявшееся и многими другими критиками Сирина, очевиден: прекраснодушной пошлости «любви к человеку» иронически присваивается почётное звание «эпиграфа». А «теперь продолжим»

означает, что Набоков продолжит оставаться при своём понимании задач русской литературы, не обращая внимания на её завзятых блюстителей, считав-ших его писателем «нерусским», холодным и бездушным.

Итак, «продолжим»: войдя в помещение почты, герой, как магнитом, при-тягивается взглядом к окошку номер девять, но из последних сил противясь

(девяти кругам ада?), устраивается сначала посередине (в чистилище?), за столом, предоставив казённому перу писать на обороте старого счёта невольные

слова: «Не надо, не хочу, хочу, чухонец, хочу, не надо, ад», – и, не выдержав, вдруг оказывается перед окошком номер девять.1

Получив «до востребования» и прочтя три «шантажных» письма от Феликса (которые он сам же и написал и себе отправил), Герман ликует: «Феликс

сам, без всякого моего принуждения, вновь появлялся, предлагал мне свои

услуги, – более того, заставлял меня эти услуги принять и, делая всё то, что

мне хотелось, при этом как бы снимал с меня всякую ответственность за роковую последовательность событий».2

Герман Карлович, подобно своему тёзке (с добавочным «н») из «Пиковой дамы», в восторге от задуманной им игры и считает её успех гаран-тированным. Но оба ошиблись: как заметил Коннолли, ни тень графини, явившаяся герою Пушкина, ни труп Феликса, осмотренный полицией, желательного выигрыша не принесли, – и Герман с одним «н», похваляв-шийся знанием литературы, ничему не научился из гибельного опыта всем

известного классического героя.3 Обуянный приступом самодовольства, повествователь наслаждается низвержением авторитетов: «Да что Дойль, Достоевский, Леблан, Уоллес, что все великие романисты, писавшие о

7 Струве Г. Творчество Сирина. «Россия и славянство», Париж. 1930. 17 мая; Цит. по: Струве Г. Русская литература в изгнании. Париж, 1984. С. 286.

1 Набоков В. Отчаяние. С. 480.

2 Там же. С. 482.

3 Connolly J. W. The Function of Literarary Allusion. Р. 303-304.

220

ловких преступниках, что все великие преступники, не читавшие ловких

романистов! Все они невежды по сравнению со мной».4

Набоков, полагавший жизнь бесконечно «ветвистой», играющей случайно-стями и никакому детерминизму не подверженной, расчёт на идеальное преступление считал заведомо провальным и поручить его мог только своему анта-гонисту-безумцу, фанатически убеждённому в совершенстве запланированного

им убийства как «творческого акта», идеального «произведения искусства». Но, увы, так бывает – его не поняла презренная чернь, и «вот они гогочут, но ошиблись они, а не автор, – нет у них тех изумительно зорких глаз, которыми снаб-жён автор, и не видят они ничего особенного там, где автор увидел чудо».5

Возвращаясь к воспоминаниям, Герман Карлович удовлетворённо подтверждает правоту своего тогдашнего решения отправить в Италию Ардалиона, поскольку «именно этот въедливый портретист – человек, для меня

опасный», опасны его «возмутительно яркие глаза».1 Самодовольно отметив, «как я здорово пишу и, главное, спокоен, совершенно спокоен», он

столь же удовлетворённо вспоминает, как умело провёл он встречу с Ардали-оном, хотя тот выторговал для себя оптимальные условия поездки и даже не

постеснялся зондировать возможность «отпустить со мной Лидку».2

В главе восьмой – то же близорукое довольство результатами как бы

нечаянной, на самом же деле – подстроенной встречи, на этот раз со страховым агентом Орловиусом, которому он подсунул «дурацкое шантажное письмо» и, ради хитроумности плана получения страховки, «оклеветал» в его глазах свою «примерную жену», одновременно, на понимающе-сочувственное

замечание наблюдательного Орловиуса, про себя возмутившись, «что этот

подслеповатый осёл мог заметить в наших безоблачных отношениях», и

небрежно отмахнувшись от совета обратиться в полицию с жалобой на «шан-тажиста».3 Вопреки оптимизму рассказчика («Да, вышло великолепно»), про-ницательный Орловиус понял, что предъявленные ему клиентом «шантажные»

письма им же и написаны.

Эти и все дальнейшие манипуляции героя являют собой вопиющую карикатуру на подготовку «идеального преступления» (а заодно и на литературные

опусы подобного жанра): объект шутовских проделок Ардалиона и лукавой же-ны Лиды, Герман Карлович, насилу, за свой счёт, выпроваживает пьяного художника с глаз долой, в Италию; гротескная, «под Достоевского», легенда о

4 Набоков В. Отчаяние. С. 483.

5 Там же. С. 484.

1 Там же. С. 485, 487.

2 Там же. С. 486.

3 Там же. С. 489-490.

221