e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

подтвердил, что он где-то в Тибете, в Китае...». Фёдору же, хорошо видевше-му, какой ценой даётся матери её стойкая вера, – она говорила об этом «невнятно, угрюмо, стыдливо, отводя глаза, словно признаваясь в чём-то таинственном и ужасном», – чем дальше, тем больше становилось от её слов «и хорошо, и страшно».1 В совокупности всё это создаёт картину неимоверно затя-нувшегося, без каких бы то ни было шансов на реальность осуществления

надежды, ожидания, – своего рода когнитивного диссонанса, ждущего всё-таки

какого-то разрешения мучительной дилеммы, каковую повествователь как будто

бы и пытается прояснить для себя, посвящая читателя в логику поиска искомого

ответа, делясь с ним своими сомнениями и страхами и вызывая чувство острой

сопричастности.

На поверхности, на доступной читателю дистанции видимости, Набоков

совершает здесь как бы даже невероятный для него кульбит: кто не знает его

отношения к понятию «здравый смысл» как к стереотипу массового сознания, отражающего не более чем обывательскую одномерность взгляда, то бишь не-сносную пошлость. Но как иначе, если не этим самым пресловутым здравым

смыслом объяснить в данном случае попытку героя разорвать гордиев узел

3 Там же. С. 240.

4 Там же. С. 242.

5 Там же.

1 Там же. С. 244.

362

невыносимой двойственности переживаемой коллизии: «Поневоле привыкнув

за все эти годы считать отца мёртвым, он уже чуял нечто уродливое в возможности его возвращения. Допустимо ли, что жизнь может совершить не просто

чудо, а чудо, лишённое вовсе (непременно так, – иначе не вынести) малейшего

оттенка сверхъестественности? »2 (курсив мой – Э.Г.). Ответ на этот вопрос

даётся совершенно ясный, понятный всякому: в случае с отцом вероятность

такого чуда, то есть чуда, соответствующего «земной природе» и «уживчиво-сти с рассудком», с течением времени неумолимо убывает.3 Иначе – цепляясь

за призрачную надежду, «превозмогая ощущение фальши в самом стиле, навя-зываемом судьбе», воображение будет способно породить лишь призрак, вместо счастья внушающий тошный страх. И Фёдор принимает решение: мечту о

встрече с отцом, не согласующуюся с логикой посюсторонности, вынести за её

скобки, за предел земной жизни – в потусторонность.4

На этом любой другой (но не Набоков!), возможно, и поставил бы окончательную и похвально рациональную точку в решении поставленной проблемы, – но её нет, а есть следующий абзац, начинающийся оппонирующим рас-суждением: «А с другой стороны…», в котором Фёдор снова отстаивает своё

право, вопреки всему, хранить мечту о возвращении отца, даже и не веря в её

реальное воплощение, но чувствуя её, тем не менее, неотъемлемой частью

своей жизни, «таинственно украшавшей жизнь и как бы поднимавшей её выше

уровня соседних жизней, так что было видно много далёкого и необыкновен-ного, как когда его, маленького, отец поднимал под локотки, чтобы он мог

увидеть интересное за забором».1 Память об отце, его незримое присутствие

будут постоянно сопровождать Фёдора, поднимая его восприятие над уровнем

повседневности и помогая ему увидеть интересное за её «забором».

Чаще – деликатным, но достаточно прозрачным намёком, иногда же –

наотмашь, откровенным прозрением собственного изобретения, – так или иначе, но Набоков не мог не возвращаться к теме, затронутой им в рассказе

«Круг» (1934):2 о вольной или невольной вине части русской разночинной интеллигенции в гибели прежней России, о судьбоносной расплате её за это и

глухом барьере «круга», незримо стоящего между лучшими представителями

либерального русского дворянства с его прочной системой ценностей, и исторически сравнительно новым социальным слоем разночинной интеллигенции, несущим следы болезненной маргинальности и подверженным извращениям и

2 Там же.

3 Там же.

4 Там же. С. 245.

1 Там же.

2 Набоков В. Круг: Полное собр. рассказов. С. 380-389.

363

злокозненным влияниям носителей бациллы ложного мессии Н.Г. Чернышевского.

Когда мать, в тот, прошлогодний приезд, рассказывала Фёдору о муже

Тани, его сестры, объясняя, почему «зять не пришёлся ей по вкусу» («…ну, понимаешь, он не совсем нашего круга, – как-то сжав челюсти и глядя вниз, выговорила она»3), этот эпизод очень напоминает подобный же в рассказе

«Круг»,4 что только подтверждает значимость для автора этого понятия как

исключительно важного в социальных и личностных судьбах русских людей.

По сходной причине «не совсем удалось» и знакомство Елизаветы Павловны, матери Фёдора, с Александрой Яковлевной Чернышевской, – при всей добро-желательности и сочувствии с обеих сторон. Набоков из деликатности недого-варивает, но очевидно, что «скорбная ласковость» Чернышевской, с какой она

встретила мать Фёдора, полагая, «что опыт горя давно и крепко связывает

их»,5 не нашла симметричного отклика у Елизаветы Павловны, подобную