e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

соболезнующий, сочувствующий, жаждущий действия, готовый рисковать собой, своим благополучием, вплоть до жертвенности во имя всеобщего блага, –

он не мог не импонировать тем «мещанского» происхождения и нарастающего

социального недовольства общественным группам, которые получили собира-4 Там же.

5 Там же. С. 375.

6 Там же. С. 374-375.

1 Там же. С. 375.

411

тельное название «разночинцев» и система ценностей которых аристократу

Набокову была чужда и непонятна. «Все на одной высокой и не совсем верной

ноте» кажутся ему всегдашние просьбы и молодого Чернышевского – в письмах родителям, и в письмах его из Сибири – жене и сыновьям: «денег вдо-сталь, денег не посылайте», хотя из дневников известно, что порой он очень

нуждался, в молодости умудряясь ещё и помогать своему другу Лободовскому.2 В том, как это излагается автором, чувствуется высокомерное снисхожде-ние к подобного рода заверениям как к некоей надуманной, экзальтированной

позе, в то время как на самом деле это было искренним выражением всё той же

потребности в жертвенности, понятной не только близким, но и единомыш-ленникам из разночинцев.

«Всё, к чему он ни прикоснётся, разваливается»,3 – общий, основополагающий тезис биографа, доказательства которого, язвительностью не щадя

даже сугубо личных сторон жизни и характера Чернышевского, тем не менее, опять-таки, никоим образом не касаются ответа на главный вопрос: каким образом столь нелепый во всех отношениях человек оказался символом демократического движения в Российской империи 1860-х годов. Страницами, не

стесняясь мелочных придирок к проявлениям самомалейших отклонений от

его, авторского, аристократического вкуса и такта (мещанскому вкусу матери

Чернышевского понравился в Петербурге хрусталь, и она унижалась до того, что ходила на поклон к профессорам филологического факультета, «дабы их

задобрить»; сын же из почтительности называл её «оне», а на дорогу она купила – и вовсе смешно – огромную репу),1 – Набоков пользуется любыми спо-собами унизить своего героя. Жанру легкодоступной пародии здесь есть где

разгуляться, тем более, что молодой, одинокий, робкий провинциал, впервые

оказавшийся в северной и так не похожей на всю остальную Россию столице, уже сам по себе невольно карикатурен на этом фоне. А если ещё слегка пере-дёрнуть и приписать свадьбу лучшего друга Лободовского к 19 мая 1848 года

(вместо 16-го, как значилось в дневнике), дабы пришлась она точно на тот же

день, шестнадцать лет спустя, когда состоится гражданская казнь Чернышевского,2 – тем более неумолимой предстанет предречённая ему судьба. «Совпадение

годин, картотека дат. Так их сортирует судьба в предвидении нужд исследователя: похвальная экономия сил», – торжествующе заключает довольный собой

исследователь.3

2 Там же. С. 377; см. также: Долинин А. Комментарий… С. 304.

3 Там же. С. 375.

1 Там же. С. 376.

2 Долинин А. Комментарий… С. 306.

3 Набоков В. Дар. С. 377.

412

Рефлексии Чернышевского по поводу своей великодушной радости на

свадьбе Лободовского (ведь и сам был неравнодушен к его невесте) – и вовсе

доказательство нездоровой рассудочности его сердца.4 Или: «Чернышевский

плакал охотно и часто. “Выкатилось три слезы”, – с характерной точностью

заносит он в дневник», – и с характерной неточностью цитирует автор (в дневнике написано: «…выкатились 3-4 слезы»), ещё и сочувствуя бедному читателю, который должен «мучиться невольною мыслью» насчёт возможности или

невозможности непарного числа слёз.5 Примеры такого рода можно продолжать: «тема слёз» оказалась очень увлекательной, а главное, легко поддающейся трактовке на гоголевский, гротескный манер.

Не отличаются «изящностью» и понятия Чернышевского о любви и

дружбе: и здесь он страдает тем же серьёзным «пороком» – рассудочного, ли-цемерного их толкования: так, будучи влюблённым в молодую жену Лободовского, он воображает, что в случае болезни и смерти друга он благородно

возьмёт на себя обязанности её мужа, – доказательство проницательности биографа, считающего такой тип мышления имеющим «утилитарную основу.

Ведь иначе сердечных волнений не объяснить ограниченными средствами то-порного материализма, которым он уже безнадёжно прельстился».6 Иначе

объяснить можно: двадцатилетнему сыну православного священника пристало

чувствовать греховным своё влечение к жене друга – вот он и придумал себе

пристойную сублимацию: если случится с Лободовским скоротечная чахотка

(частое в те поры заболевание), он не оставит одинокой обездоленную молодую вдову. Топорный материализм здесь ни при чём.

Отметив в скобках, что слог Чернышевского – «слог, необыкновенно