e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

критическим ногтем которого его философия не прожила бы и секунды, он из

всех прежних мыслителей, по странной ассоциации идей и ошибочным воспоминаниям, признаёт лишь Спинозу и Аристотеля, которого он думает, что продолжает».3

Всё это, возможно, само по себе (судить специалистам-философам), и в

высшей степени убедительно, но есть одно обстоятельство, которое нельзя не

заметить: доказывать несостоятельность философских воззрений Чернышевского писателю Сирину поневоле пришлось из эмиграции, случившейся, среди

прочего, – и не в последнюю очередь, – также и по причине вполне «утилитарного», успешного участия, в Великой октябрьской социалистической революции 1917 года, пусть неправильных, но зато вдохновляющих идей «властителя

дум». Победителей, как известно, не судят, – политический переворот удался, многолетний настойчивый призыв Чернышевского к бунту себя оправдал.

Другое дело, какой, в кавычках, «этикой и эстетикой» обернулось это для

чаемого им «блага народа», – совсем не той, в какую он верил в 1849 году, когда был уверен, что вопросы нравственности можно отложить на потом: «После, когда физические нужды не будут беспокоить его [народ] … начнётся для

него жизнь как бы в раю».4 Очевидно, что в подобных мечтах рекомендуемые

для бунта насильственные «чрезвычайные меры» пролонгировать в случае его

успеха не предполагалось, однако, вопреки ожиданиям некоторых искренних

последователей Чернышевского, они нашли продолжение в учреждённой Лениным Чрезвычайной комиссии расстрельного назначения, а затем – и в сталинских концлагерях для «врагов народа». Так, заодно с «классовым врагом», потомственным дворянином В.В. Набоковым, в эмиграции пришлось спасать-ся и многим бывшим последователям своего кумира, сохранившим, тем не менее, к нему пиетет, так сказать, по благородству намерений и мукам его, – не

поняв, не желая признать роковой связи между истовой, бескомпромиссной

приверженностью воображаемой идеальной цели и варварскими методами её

2 Набоков В. Там же.

3 Там же. С. 403-404.

4 Долинин А. Комментарий… С. 296.

433

достижения, совокупно обрушившими Россию в небывалое дотоле всеобщее

рабство.

В нападках автора на «непрочные силлогизмы» Чернышевского, вникать

в которые даже узким специалистам-философам было бы сейчас вряд ли актуально, читателю важно, однако, отметить вывод, что «государственный строй, который должен был явиться синтезом в силлогизме, где тезисом была община, не столько походил на советскую Россию, сколько на страну утопистов.

Мир Фурье, гармония двенадцати страстей, блаженство общежития, работники

в розовых венках, – всё это не могло не прийтись по вкусу Чернышевскому, искавшему всегда “связности”. Помечтаем о фаланге, живущей в дворце: 1800

душ – и все счастливы».1 Здесь, за жонглированием цитатами из разных источников и хлёсткими, походя, обвинениями Чернышевского в невежестве и

недоумии, Набоков, увлечённый собственным изобретательным остроумием, не

замечает, вернее, не придаёт должного значения также собственному и очень

важному выводу, что созданный воображением Чернышевского «государственный строй» похож не столько на советскую Россию, сколько на «страну утопистов». Для того, чтобы идеи мессиански настроенного Чернышевского оказались, независимо от его благих намерений, вероятностно прогнозирующими

тоталитарный режим, их реализацию следовало заявить возможной только при

условии применения насильственных «чрезвычайных мер», то есть бунта, революции.

Как известно, дорога в ад бывает вымощена благими намерениями. Каким

же образом детская «ангельская ясность» «херувимчика» с «кроткими пытливыми

глазами», единственного сына «добрейшего протоиерея», любимого также и трогательно заботливой матерью, робкого и примерного семинариста-отличника, в

первой же прописи тщательно выводившего «Государю твоему повинуйся, чти

его и будь послушным законам», – как такие задатки, гармонично воспитанные

ещё и на идеалах христианской морали, отвечавшей его рано обнаруженной потребности в жертвенном служении, могли претвориться в косноязычную, но решительную пропаганду революции: «…весьма ясно, что [надо] силою, что требовать добром нельзя дождаться» (из записи в дневнике от 20 февраля 1850 года).2

Когда Сирин решил заняться биографией Чернышевского, он, похоже, не

знал, что в западной социологии уже более десяти лет ведётся разработка проблемы и понятия маргинальности как явления, присущего группам и индивидам, за-нимающим «пограничное», промежуточное положение в социальной и культурной структуре общества и претендующим на более достойное место в различных

сферах его жизни. Этот болезненный процесс сопровождается распадом традици-онных систем ценностей, когда старые привычки девальвируются, а новые ещё

1 Набоков В. Дар. С. 404-405.

2 Там же. С. 370-371.

434