e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

То, что Чернышевский поступил именно на филологический факультет, было скорее случайностью, и все другие дисциплины – философия, история, этика, эстетика и прочее – существовали для него постольку, поскольку могли

служить «утилитарным» пособием для достижения поставленной цели. В общей постановке вопроса – идее служения человечеству – никоим образом не

упускались из виду средний, групповой и нижний, индивидуальный уровни

приложения сил. Будучи поклонником и последователем Лессинга и усматривая в себе сходство с ним, он писал: «Для таких натур существует служение

1 Набоков В. Дар. С. 373.

2 Там же.

436

более милое, нежели служение любимой науке, – это служение своему народу».1

Пристрастие Чернышевского к энциклопедиям и разного рода справоч-ным изданиям, склонность к преподаванию, наставничеству, организации

кружковой деятельности также связаны с этой функцией. Наконец, на индивидуальном уровне, – готовности его помочь всем и каждому, – и в этом он видел непременный элемент своей миссии. Родителям писал, что денег присылать не надо, денег хватает, а сам жил на гроши, помогая ещё и Лободовскому; те же просьбы повторялись в письмах жене и взрослым сыновьям с каторги; и

там сохранял он привычку всем напрашиваться со своей помощью, хоть и смеялись над его неловкостью. В молодости, уличив себя в греховной, по христианским понятиям, влюблённости в жену Лободовского, он придумал себе

оправдательную версию – вообразил, что если вдруг случится ранняя, например, от внезапной чахотки, смерть её мужа (а его друга), то он, женившись на

осиротевшей женщине, спасёт её от незавидной вдовьей доли. Даже с нелепым

конструированием перпетуум-мобиле он возился, чтобы помочь человечеству

в его материальных нуждах, а трёхдольник в стихосложении предпочитал по

причине его большей, якобы, «демократичности», доступности разночинной

публике.

Довольно скоро обнаружилось, однако, что идея служения общему благу, освобождающая страждущих «хлеба насущного» от предварительных моральных поучений самоотверженного пастыря, странным образом начинает осво-бождать и его самого от строгой приверженности ранее неукоснительным для

сына протоиерея моральным и правовым нормам. Первым соблазном было, в

1850 году, – разослать фальшивый манифест от имени святейшего синода (об

отмене рекрутства, сокращении налогов и т.п.), «чтобы обманом раззадорить

мужиков», – но, на этот раз, «сам тут же окстился», ещё помня, ещё считаясь с

тем, что, как справедливо напоминает биограф, «благая цель, оправдывая дурные средства, только выдаёт роковое с ними родство».2 Причём обман, как средство негодное, на первый раз отринув, насилие он таковым не посчитал и, судя

по дневнику, как уточняет Долинин, не колебался «вызвать “ужаснейшее волнение” и дать “широкую опору всем восстаниям”. В конце концов этот план был

Чернышевским отвергнут, напомнившим себе, что “ложь <…> приносит всегда

вред в окончательном результате”».3 Что не отменяло того обстоятельства, что, с

1848 года жадно поглощая зарубежную газетную информацию о революции во

Франции, он внутренне уже был готов, – и в самом радикальном виде – перенести этот опыт на русскую почву и «втайне чувствовал себя способным на по-1 Там же. С. 392.

2 Там же. С. 382.

3 Там же; см. также: Долинин А. Комментарий… С. 313.

437

ступки “самые отчаянные, самые безумные”. Помаленьку занимался и пропа-гандой, беседуя то с мужиками, то с невским перевозчиком, то с бойким конди-тером».1

«Вливать», как он выражался, в народ «революционные понятия» было

для Чернышевского столь важно, что он даже подумывал отказаться от брака и

предвидел, что рано или поздно он «непременно попадётся», будучи готовым

принять участие в скором, как ему казалось, бунте «(меня не испугает ни

грязь, ни пьяные мужики с дубьём, ни резня)».2 Точкой невозврата стало его

определение своего места в диапазоне политических теорий и практик, обсуж-даемых в трудах европейских философов и историков и в текущей, актуальной

прессе. Полагая свободу слова и конституцию всего лишь бесполезными «отвлечёнными правами», придуманными лицемерными западными либералами, далёкими от подлинной заботы о «благе народа», Чернышевский до конца

жизни не изменил своего мнения, что только революция может быть средством его достижения. Этот воинствующий приоритет никак не мог обещать

холостого, впустую, циклического вращения и возвращения цепочки плаваю-щих на поверхности, не имеющих релевантного аналитического значения, случайно-остроумных набоковских «тем». Всё было обусловлено одной, но

подлинной темой-целью – во чтобы то ни стало, любыми средствами, истово –