Êåéò Òèðíàí

   Я заметил шевеление на камне - Ваня приходил в себя. Что-то сжалось в моей груди. С трудом раскрывая слипающиеся веки единственного глаза, я видел, как Черкас развел его руки по сторонам, и едва не задохнулся от нахлынувшего чувства гнева! Меня переполняла ненависть к этой сволочи, для которого что курицу убить, что женщину, что ребенка - все едино. Напрягая руки, я пытался выдернуть их из веревок, но петли, несмотря на некоторую ослабленность, держали крепко. Устав от бесполезных попыток, я взглянул на крутящуюся воронку и ужаснулся - теперь она была размером с человека, и крутилась с такой быстротой, что начала обретать какой-то неживой, серый цвет. Воронка наползала на голову Зои, продолжавшей на невероятно чуждом языке выкрикивать страшные слова древних заклинаний.

   - Заклинаю тебя, Астарот, Великой Тьмой, давшей мне власть над своим творением, увенчавшим меня славой и одарившим меня почестями, именем Агла-Он! Я требую повиноваться мне, царице Тьмы, дочери Тьмы и силе Тьмы! Явись и прими эту жертву!

   Слова доносились сквозь странный, похожий на механический шум, и я мог лишь удивляться тому, что все еще слышу произносимые ведьмой слова. В воронке мелькали странные вспышки, напоминавшие короткие молнии, и в воздухе явственно запахло чем-то знакомым, но оттого не менее противным. Запах был настолько отвратительным, что меня передернуло от нестерпимого желания опорожнить и без того пустой желудок. Коченея от лютого холода и страха, я собрал все свои силы и попытался крикнуть. Крика не получилось, лишь хриплый стон, в котором с трудом можно было понять несколько слов:

   - Господи! Древле сели девы семо и овамо. Эти путы путали, те полки пятили! Третьи перетерли твердые оковы! Верви низвергни, вражьих пут избегни! Боже, помоги, дай мне силы!

   Воронка колыхнулась в мою сторону, слегка изменившись в форме, но через мгновение вновь приняла прежний вид и, насколько я мог судить, стала еще больше. Теперь она закрывала не только голову, но и плечи Зои. Я видел Черкаса, который продолжал держать руки очнувшегося и пытавшегося вывернуться Вани, видел, с каким восхищенным благоговением он смотрит на Зою, видел лицо Вани, его открытый рот. Ваня что-то кричал, но за все усиливающимся шумом, в котором слышались чьи-то дикие вопли, смех, рычание, вой, лай, его слов было не распознать. Лишь страх и отчаяние...!

   От гнева я терял последние остатки разума, того самого, что отличает человека от разъяренного зверя. Напрягшись, как, наверное, никогда до этого, и обдирая кожу, каким-то нечеловеческим усилием мне удалось вырвать из веревок левую руку. Я надеялся, что мои дергания не будут замечены, но это было лишнее - все без исключения смотрели на огромную воронку, в которой скрылось почти все тело Зои, и из которой теперь доносился такой дикий вой, что моя и без того задубевшая от холода кожа, вновь и вновь покрывалась крупной рябью. Никогда в жизни я еще не испытывал такую гамму чувств, главным из которых был абсолютно дикий и совершенно неконтролируемый страх! Удивительно было то что, несмотря на это, я еще мог что-то соображать, и даже поймал себя на мысли что, не останавливаясь, бормочу какие-то слова:

   - Коли кожа проколота, коли тело проколото, коли кровь проколота, коли кость проколота! Ты не бойся горя, коли ведьмы кололи, ты не бойся лиха, коли нежить колола, и избави от боли, коли бесы кололи, прочь лети, на макушку горушку, да не станешь болен, будет Бог в помощь!

   Воронка, ставшая настолько большой, что за ее бешено вращающимися стенами уже не было видно Зои, вновь дернулась в мою сторону, и мне показалось, что отвратительные визг и шум не только усилились - несколько раз до меня явственно донеслось мое имя, произнесенное чьим-то скрипучим, как веками несмазанные петли, голосом.

   Извиваясь раненым ужом, я пытался стянуть петли на правой руке, но там все было очень туго, и рука, несмотря на то, что я ободрал почти всю кожу с тыльной стороны ладони, никак не вылезала из врезавшихся в нее пут. С меня градом лил пот, заливая единственный оставшийся глаз, и я уже не видел ничего, кроме воронки, которая стала накрывать огромный камень, на котором лежал дергающийся изо всех сил Ваня. Черкас, в руке которого посверкивало длинное лезвие странной волнистой формы, в ожидании последнего приказа, занес оружие над головой мальчика. Отчаявшись от бесполезных попыток освободиться, и не в силах смотреть на то, что сейчас должно было произойти, я закрыл единственный глаз, беззвучно шепча проклятия.

   Я проклинал себя! Проклинал, за то, что был неплохим знахарем, за то, что моя слава достигла ушей отчаявшегося найти свою дочь отца, который уговорил меня помочь ему! Проклинал за то, что мне удалось спасти Тамару! За то, что желая помочь больному ребенку, я уговорил его поехать со мной! Я проклинал бабку Серафиму, которая обучила меня всему, что могла, но не научила, как спасти ни в чем неповинного мальчика! И единственное, что мне сейчас хотелось, это умереть раньше, чем я услышу предсмертный крик Вани...

Глава восьмая