Êåéò Òèðíàí

   Она сделала шаг вперед и, рефлекторно подняв руки (кто знает, вдруг, распалившись, ей захочется и огреть меня, чем ни попадя?), я попытался отступить, но понял, что не могу и сделать и шага. Ноги словно вросли в деревянный пол нашего дома, не позволяя не то, чтобы ходить, но и пошевелиться. Руки тоже двигались как-то не так - медленно, с великим трудом преодолевая непонятное сопротивление, мне удалось поднять их до уровня лица, но это был максимум, на что я оказался способен. Видимо решив, что слов недостаточно, Серафима стала надвигаться на меня, заслоняя своим немаленьким телом весь обзор и уничтожая последние шансы вырваться на свободу, а я все стоял, не в силах произнести хотя бы пару слов в свою защиту. Она наплывала на меня, а ураган тревоги все усиливался, буквально изматывая всепроникающим страхом. Мне было очень страшно! Очень! Серафима была уже рядом, и казалось, что сейчас она просто раздавит меня, втопчет в недавно выскобленный пол. Я чувствовал, как раскрывается мой рот, но пережатое диким страхом горло не пропускало ни единого звука. Я был парализован и физически, и морально!

   И когда она оказалась настолько близко, что мне даже показалось, что я слышу биение ее взволнованного сердца, из безостановочно произносимых слов, вдруг сложилось несколько предложений, смысл которых, к великому удивлению, все же удалось понять...

   - Грязный тупой ублюдок, возомнивший себя великим лишь потому, что являешься внуком Серафимы! Ты ничтожество, и я уже доказала тебе это, и докажу еще раз! Я вырву твое сердце и сожгу его у тебя на глазах. Я сделаю так, что ты будешь видеть это и корчиться в адских муках и молить меня о смерти!

   Это было очень странно! Не могла Серафима говорить мне такое, тем более что о самой себе она кричала в третьем лице, что вообще было ей несвойственно. Внезапно я осознал, что все - дом, пол, знакомые стены - все исчезло, и ничего, кроме ее лица я уже не вижу. Но и с лицом тоже творилось что-то необъяснимое. Голубые глаза стали вдруг черными, а полноватое розовое лицо мертвенно бледным и настолько худым, что оно никак не могло принадлежать моей бабке. Курносый, насколько мне помнилось, нос, превратился в тонкий, горбатый крючок, а длинные русые волосы почернели до цвета окружающей ее лицо темноты.

   - Ты увидишь, как я уничтожу и тебя, и все что тебе дорого! Ты думал, я забуду, как из-за тебя мне пришлось бежать, бросив все, что у меня было?! Я уничтожу тебя, но еще раньше ты сам попросишь об этом!

   Это вообще, не лезло ни в какие ворота! Я смотрел на изменившееся донельзя лицо, и понимал, что передо мной не Серафима! Да эта вытянутая морда уже и не была похожа на лицо моей бабки! Я никак не мог вспомнить, кто это, хотя где-то на уровне спинного мозга был уверен, что знаю ее. Нужен был небольшой толчок, чтобы все встало на свои места, но дикая боль в левом виске мешала думать, вспоминать и вообще соображать. Вообще, все левое полушарие было словно заморожено, и я почти физически ощущал, как уходит холод, оставляя взамен дикую боль.

   Я подумал, что хорошо бы вспомнить какую-нибудь молитву от морока, но в голове вертелось лишь: "Отче наш..." а дальше все обрывалось.

   - Приготовьте мальчишку! - Крикнуло лицо, которое теперь только идиот мог спутать с лицом Серафимы, - и этого, - лицо посмотрело на меня, и добавило, - этого урода тоже.

   То ли нелестное определение, то ли отступивший холод позволил моим нейронам связаться между собой, то ли я просто вспомнил это самое "белое на черном", но меня, наконец, осенило - это Зоя! Мой враг и недавняя любовница. Отступавший холод уносил с собой окружавшую меня тьму, и я смог увидеть картинку целиком.

   Ситуация была, чего там скрывать, аховая (не люблю материться, иначе сказал бы поточнее). Мало того, что я вновь оказался связан по рукам и ногам, причем так сильно, что вновь почти не чувствовал своих конечностей, так еще и в большом зале, где мне удалось на время одержать славную, но короткую победу, заметно прибавилось народу. Помимо держащегося за голову Володьки, злобно поглядывающего на меня Черкаса и чувствующей себя царицей Зои, в зале находилось еще трое мужчин, и привязанный к большому семиугольному камню... мальчик! Вновь почувствовав смертельный холодок, который в этот раз родился где-то внутри меня, я заставил себя посмотреть на его лицо - это был Ваня. Глаза его были закрыты и, казалось, что он спит. Но я сразу же отбросил эту нелепую мысль - Ваня явно находился под воздействием каких-то сильнодействующих препаратов, потому что невозможно представить себе человека, спокойно уснувшего на камне, на котором его собираются принести в жертву.

   То, что камень жертвенный я даже не понял, а почувствовал. Знание пришло из "прогревшегося" мозга, и с ним же "пришла" информация о том, что камень семиугольный, потому что со своего места я не мог рассмотреть и сосчитать его углы. Что-то дернулось во мне, всколыхнулось, мешая выдохнуть застоявшийся в легких воздух, и вместо гневного крика получился какой-то жалкий сип:

   - Отпусти..., пацана!