Eat you alive (СИ)

— Я в порядке, — одними губами шепчет Мин, но взгляда со скрещенных на бёдрах рук не поднимает.

Три слова и сплошная ложь. Порядка в Юнги сейчас ноль целых и ноль десятых. Мин до рвущейся кожи в свою ладонь впивается, на сотни кусков распадается. Намджун бьёт прямо под дых, потом по хребту и контрольный в затылок. Юнги привык к боли, он с ней живёт, но иногда она притупляется, затирается где-то в самой глубине, особо наружу не вылезает. Эти три месяца так и было. Но сейчас она будто вновь родилась, расправила крылья прямо внутри — острыми шипами все разворотила, изодрала. Юнги от неё задыхается, она сильная настолько, что эту он не заткнёт, на паузу не поставит, не выревет. Она застревает в горле, першит, наружу просится, не умещается, но Юнги нельзя, он её глубже внутрь заталкивает, ограничивает собой, показываться запрещает. Это боль Юнги и только его, пачкать ею других, он права не имеет, он сам её проглотить должен, все отравленные шипы повырывать, продезинфицировать. У боли Юнги глаза чёрные-пречёрные и запах такой терпкий, под кожу въевшийся. Боль Юнги шестью буквами на сердце выжжена, с ней он родился, с ней и умрёт. Мин окончательно принимает, что Чонгука из себя не вытравить, и пусть, Чонгук Юнги не то, чтобы вытравил, так ещё заменил — Мин с ним внутри себя жить будет, а потом в зеркальном отражении того, кто внутри растёт, ловить. Юнги себя на вечные муки сам обрёк.

— Я и вправду в порядке, — старается убедить обеспокоенного Джина Мин. — Я знал, что это рано или поздно случится, и потом, у нас с ним всё в прошлом. Спасибо за вкусный бранч, я поеду в кофейню.

Юнги встаёт на еле его удерживающие ноги и в сопровождении Чимина идёт к выходу.

— Обязательно ты должен был всё испортить? — Джин подходит к прислонившемуся к столу альфе и становится напротив.

— Испортил тем, что правду сказал?

— Он любит его. Очень любит, а ты ему про свадьбу, как бы с ребёнком из-за этих переживаний ничего не случилось, — вздыхает омега.

— Знаю, что любит, поэтому и бешусь, — Намджун притягивает парня к себе. — Как он может быть молчаливым свидетелем того, что его любимого из-под носа уводят? Ты бы того омегу на куски разорвал.

— Сперва, любимый, я разорвал бы в клочья тебя, — щурит глаза омега. — И потом, Чонгук сам его оттолкнул, Юнги не тряпка, он отличный парень и достоин уважения, он не будет ползать в ногах этого волчары.

— Не знаю, мне просто жаль ребёнка, — альфа целует омегу в висок и позволяет тому покрепче обнять себя.

***

Той ночью Юнги так и не может заснуть, подолгу ворочается в постели, борется со съедающим его отчаяньем и проклинает свою судьбу. Чимин, услышав среди ночи шорох на кухне, тоже составляет другу молчаливую компанию. Рассвет омеги встречают на кухне с чашкой зелёного чая. Пак, который паршиво себя чувствует с утра, всё равно идёт на работу, убеждая Мина, что плохо ему от недосыпа, а не потому, что заболел. Юнги предупреждает омегу, что не пустит его в квартиру, если тот заболел, потому что не хочет болеть сам, боясь за ребёнка. У Юнги смена в кофейне с обеда, поэтому он решает прибраться и сделать небольшую перестановку в квартире, лишь бы чем-то себя занять и перестать думать о счастливом Чонгуке, ставящим подпись на брачном договоре.

***

Чимин несмотря на ужасную ломоту в костях и разрывающую голову боль, улыбаясь влетает в танцевальный зал и тепло здоровается со своей первой группой. Пак обещает себе перестать курить в такую стужу на балконе и выходить в подъезд. В квартире курить нельзя из-за Юнги, а на балконе Пак всё-таки, видать, простудился.

Чимин отбрасывает на пол рюкзак и, стащив с себя куртку, сразу идёт к зеркалам, приглашая учеников встать позади. Пак хотя и с трудом, но отрабатывает свою смену почти до конца. Чимин отпускает учеников только к семи вечера и то потому, что оказывается, что он не простудился и не заболел. Пак настолько уходит в танец, что то, что у него течка, он узнаёт от ученика-омеги, который, прервав танец, смущённо говорит Чимину, что от запаха корицы уже дышать невозможно. Слова омеги подтверждает стекающая пока тонкой струйкой вниз по внутренней стороне бедра смазка. Пак второпях выпроваживает всех за дверь и, заперев её, начинает опустошать рюкзак. Чимин помнил, что течка уже должна наступить, поэтому везде таскал с собой подавляющие. Пак с огромным трудом достаёт из недр рюкзака пузырёк с таблетками и дрожащими руками отвинчивает крышку.

Спортивные штаны парня уже мокрые, а температура тела грозится перевалить за сорок. Поняв, что до бутылки с водой ему не доползти, Пак всухую глотает таблетки и ложится на пол в ожидании их действия — в таком состоянии ему за эту дверь выходить опасно. Таблетки хотя бы на время должны немного сбить запах. Обессиленный после рабочего дня и вымотанный болезненной течкой организм вырубается, и Пак отключается.