Еда и патроны. Прежде, чем умереть

Будучи мелким пиздюком, я пытался рисовать. Шкрябал угольком по бетону, изображая нечто, отдалённо напоминающее автоматы, пистолеты, ножи, кровищу и прочие милые глупости, близкие сердцу каждого арзамасского шкета, иногда даже пририсовывал к этому антропоморфные фигуры. Тогда мне казалось, что ещё чуть-чуть, маленько практики, и пора подыскивать незамаранные своды новой Сикстинской капеллы. Росту чувства собственного величия активно способствовали случайные и неслучайные созерцатели того великолепия, что выходило из-под моего угля, мела и колотого кирпича. Обычно, пока я трудился над новым шедевром, зеваки стояли за спиной и, присвистывая, выражали всяческое почтение моему таланту. Не могу сказать, что это было приятно. Это было охуенно! Находиться в центре внимания и при этом не служить ни для кого мишенью — удивительное чувство. Даже не знаю, с чем сравнить... Будто подрочить взялся, а вокруг от этого все кончают, сыплют комплиментами и просят ещё. И вот однажды, находясь на пике дворовой славы, я решился сделать следующий шаг, шаг дерзкий, рискованный, но назревший. Ведь если хочешь добиться чего-то большего, нежели признания соседской шпаны, понадобятся связи и покровительство сильных мира сего. Недолго думая, я выбрал подходящий фрагмент стены нашего бункера и превратил серый бетон в эпичнейшее полотно. Я работал над ним четыре дня, пока наш патрон находился в разъездах, вложил всё, на что был способен, стёр пальцы в кровь, и результат того стоил. Великое произведение искусства эпохи постядерного ренессанса запечатлело самого Валета, стоящего в преисполненной пафоса позе со своим ИЖом в руках на фоне полыхающего Арзамаса. Первым увидевший это рукотворное волшебство Фара едва не задохнулся от восторга, после чего, насилу отдышавшись, разродился кратким, но ёмким вердиктом бывалого искусствоведа: «Ебать ты художник!». Следующим утром вернулся Валет. Я ждал его, переминаясь у двери с ноги на ногу, буквально сгорая от нетерпения показать свой шедевр. И я показал. Его лицо, из того самого мгновения, когда он увидел, до сих пор стоит у меня перед глазами.

— Нда... — Валет прочистил горло и смачно харкнул прямо в центр шедевра, после чего растёр плевок пальцем. — Вроде, не всё ещё потеряно. Живо взял ведро, тряпку, и смыл эту поебень.

С тех пор я больше не рисую. Страшно подумать, как могла бы сложиться судьба, отнесись Валет схожим образом к результатам моей основной деятельности, но, слава богу, ими он всегда был доволен.

— До сих пор не могу поверить, что ты убил этого старика, — продолжал сокрушаться Павлов, ведя наш обновлённый ЗиЛ к стадиону. — Зачем? А если бы там была охрана?

— Охрана? — слегка опешил я от такого поворота.

— Да, Кол, охрана, ребята со стволами, которые следят за порядком на вверенном объекте. Что если этот малец позвал бы...?

— Нет, погоди. Так тебя только это беспокоит?

— Меня беспокоит всё, что может стать помехой для выполнения нашей миссии. А такие... невынужденные эксцессы ставят под удар само её продолжение. Я разочарован.

— Ох ебать! Неужели?

— Как ты не понимаешь, что нужно быть осмотрительнее? Мы на чужой территории, по сути, в тылу врага, сейчас не место и не время для импульсивности.

— А знаешь, что меня разочаровывает? Хотя...

— Что?

— Забей.

— Говори. Между нами не должно быть недомолвок. Смелее.

— Уже неважно. Просто, на секунду показалось...

— Ты издеваешься?

— Да. Следи за дорогой.

На стадион мы въехали эффектно — в брызгах грязи и лучах проглянувшего солнца на ржавой броне. Торчащий из-под навеса ствол «Корда» органично дополнял брутальную картину. Меся протекторами футбольное поле, наш танк глумливо брызнул слякотью в сторону кавалерийского сектора и свернул направо — в сектор элитной мотопехоты — где занял пустующее место между полусгнившим «Уралом» и каким-то самодельным чудищем, разукрашенным крестами. Я вылез из кабины, со скрипом открыв раза в два потяжелевшую дверь, и направился к парнишке, занимающему пассажирское сиденье внутри молельного дома на колёсах.

— Здорова! Как жизнь молодая? — поприветствовал я отрока лет семнадцати, держащего в руке огрызок карандаша, а на коленях — кусок фанеры с листком бумаги поверх него.

— Батя сейчас подойдёт, — отложил парнишка свои художества и глянул краем глаза на торчащий промеж сидений приклад.

— Да не боись, я только поболтать хотел. Известно, когда бензовоз подъедет?

— Нет, — помотал он головой, сдвинув левую руку ближе к прикладу. — Этого никто заранее не знает.

— Ну, хоть примерно?

— Сегодня-завтра, скорее всего. Вы в первый раз?

— Да, черти дёрнули. Почём билет-то?

— От машины зависит. У вас, смотрю, пулемёт там. Двенадцать и семь? Круто. Большую скидку сделают.

— А ты, значит, бывалый уже? Много по Карачуну ездил?

— Четыре рейса, — не без гордости сообщил отрок.

— И как оно?