Прочее смешалось со странным ропотом толпы, усилившимся, когда петля обвила шею Курвуазье. Крак! Пол исчез из-под его ног, и убийца повис в воздухе, задергавшись, словно огромная омерзительная марионетка. Из черной дыры под его ногами показался человек. Вцепившись в брыкающиеся ноги казнимого, он потянул вниз. Он тянул и тянул, пока самая жизнь до капли не истекла из Курвуазье во тьму внизу, в разверстые челюсти, сквозь которые одна дорога – в ад. Безжизненное тело Курвуазье, наконец-то мертвого, легонько закачалось в воздухе. Как гласит закон, ему еще предстояло провисеть не менее часа. Драма подошла к концу, но публика не спешила покидать театр. Зрители собирались по домам и выражали удовлетворение:
– А я так скажу: кто человека убьет, тот и сам должен быть убит. Око за око, зуб за зуб, кровь за кровь!
– Трусы, – пробормотал Дюпен с искаженным лицом и неестественно прямой, точно у генерала, принимающего парад, спиной, все еще всматриваясь в толпу.
– Как вы все это выдержали, Дюпен? Ведь ваши дед и бабушка были публично казнены, и совсем недавно вы воочию видели восковые подобия их отрубленных голов! – И тут мне в голову пришла еще более тревожная мысль. – Зачем вам понадобилось наблюдать казнь через повешенье среди такой толчеи? Зачем окунаться в омут низменнейших человеческих реакций на смерть ближнего?
Дюпен пожал плечами и отрицательно покачал головой.
– Я не наблюдал за казнью. Я наблюдал за толпой. Теперь я, во-первых, знаю, как реагировали парижане на казнь моих предков, – объяснил он предельно серьезным тоном. – И во-вторых, теперь я понимаю, что пережили дед и бабушка, стоя лицом к лицу со смертью, и поэтому лучше знаю их.
– Они были людьми отважными, я уверен.
– В отличие от того, кто убил их, – негромко добавил Дюпен.
Прежде чем я успел уточнить, что он имел в виду, нам преградил путь человечек с угодливым выражением лица, обрамленного экстраординарными баками. На носу его красовались очки с линзами, сильно увеличивавшими его глаза. Голова его была покрыта облезлой шляпчонкой из кроличьих шкурок, одет же он был в не по размеру огромный заплатанный сюртук с большущими карманами.
– Взгляните, сэр! Последняя молитва Курвуазье, последние его слова, записанные на рассвете прямо в камере, всего за несколько часов до казни! Читайте на этой странице – поэтические излияния обреченной души!
Дюпен повернулся к торговцу балладами:
– Как же последняя молитва мистера Курвуазье стала известна вам? Вы его друг?
Коротышка шагнул ближе и подмигнул.
– Нет, сэр, я не друг Курвуазье, но друг его тюремщика. Всю ночь просидел под дверью его камеры, и лишь на рассвете эти самые слова буквально выплеснулись из глубин его души. Так часто бывает – перед лицом смерти человеку необходимо облегчить душу. – С этими словами он подал нам бумажный свиток. – Пожалте. Его последние слова в рифмованных куплетах.
– Всем бы нам такой талант, – сухо сказал Дюпен.
– Да ведь всем известно, сэр: перед неминуемой смертью человека всегда посещает муза. Вот увидите: последняя молитва Курвуазье написана отменнейшим почерком. В лучшие мои деньки я был писарем. Взгляните. Исключительно разборчиво!
Несообразное множество писарей, с которыми мне доводилось сталкиваться – в питейных заведениях, сознаюсь честно, – пили, чтобы рассеять скуку своего ремесла, и в конце концов теряли и навык и работу, доведшую их до этого. Страница же, развернутая передо мной, действительно была заполнена прекрасным почерком, но без малейших признаков характерной для пьяниц дрожи в руках.
– И эта оригинальная и единственная копия его последней молитвы может стать вашей всего за один пенни!
Дюпен открыл было рот, но я перебил его:
– Вот вам пенни.
Я принял небольшой свиток из рук писаря.
– Спасибо, добрые господа!
Человечек с огромными баками широко улыбнулся и отступил спиной вперед. Утреннее солнце блеснуло на стеклах его очков.
– Помните, господа, – весело заорал он, – лишь по делам нашим можно сказать, что суждено нам – рай или ад!
С этими словами маленький человек исчез столь же внезапно, как и появился.
– Странный малый, – заметил Дюпен.
– Весьма странный.
Мне не терпелось прочесть молитву Курвуазье, и я расправил свиток: