Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы

Густой мрак всегда порождает страхи. Когда ты не видишь подстерегающие тебя опасности, трудно избежать их. Почувствовав, что решимость начала покидать меня, я дал себе передышку и опустился на каменистое возвышение, обдумывая ситуацию. Пещеры, которые до сих пор встречались мне, были образованы нависавшими камнями. Просторные и не очень, они все, так или иначе, пропускали хоть какой-то свет, не препятствуя его проникновению внутрь. Но здесь, казалось, меня окружали преграды, грозящие навсегда отрезать мне путь к воздуху и свету.

Собравшись наконец с духом, я начал подниматься вверх, пробираясь по краю пропасти; стен ни справа, ни слева по-прежнему не было. Внутренний голос нашептывал мне, что жизнь моя кончена. Вскоре я нащупал левой рукой стену и, продолжая двигаться по краю впадины, теперь уже имел опору. Когда расстояние между пропастью и стеной увеличилось, я направился вдоль стены.

Пришлось изрядно попетлять, следуя изгибам пещеры, но я не отчаивался, ибо продвигался вперед. Главное – сохранить в памяти уже пройденный путь и продолжать запоминать последовательность стен справа и слева по отношению к впадине.

Идти стало значительно труднее, поскольку прежде ровный рельеф дна пещеры сменился труднопроходимыми колдобинами. Промозглая влажность, подспудная тревога, вновь закравшаяся в душу, длительность путешествия, усугубляемая непрерывными опасениями и многочисленными ухищрениями, к которым кромешная тьма заставляла прибегать, – все это постепенно ослабляло меня. Я был вынужден часто останавливаться и отдыхать. Эти передышки ненадолго возрождали мои силы, но бесконечно так продолжаться не могло, хотя обратный путь вряд ли был бы легче.

Я с тревогой вглядывался в мрак, стараясь уловить хотя бы малейший намек на тусклый лучик света, который дал бы мне надежду выбраться из этой пещеры. И благоприятный знак появился. Я вошел в некое подобие залы, имевшей с одной стороны выход наружу – в проеме виднелся кусочек неба. Еще ни одно зрелище в жизни, ни одно впечатление не переполняло мое сердце таким восторгом. Воздух, ворвавшийся в пещеру, был невыразимо сладостным.

Так я оказался на выступе скалы, вертикально вздымавшейся надо мной и отвесно уходившей вниз. Напротив на расстоянии пятнадцати или двадцати ярдов высилась такая же скала. У подножия раскинулась долина реки – холодная, узкая, утопающая в тумане. Этот выступ был своего рода балконом пещеры, по чреву которой я поднялся на такую головокружительную высоту, о какой прежде не мог и помыслить.

При взгляде вниз открывался вид на хаотичное нагромождение скал и пропастей. Картину дополняли видневшаяся вдали плодородная долина, извилистое русло реки и поросшие лесом склоны. Мной овладело благоговейное восхищение, которое было усилено контрастом – выбравшись из кромешной тьмы, я попал в объятия светоносной и безмятежной стихии. Никогда еще мне не доводилось подниматься на такую высоту; никогда не открывались моему взору такие необъятные горизонты.

Даже приблизившись к внешнему краю утеса, я мог обозревать оттуда лишь не менее неприступные скалы над лежащей далеко внизу долиной реки. Чтобы менять ракурс зрения, я постоянно передвигался с одного места на другое. Нужно было понять, как возвращаться. Я прошел по выступу, огибая утес, по всему периметру одинаково обрывистый и настолько высокий, что о спуске не стоило и мечтать. В результате выступ привел меня по кругу к отправной точке. Видимо, вернуться назад можно было только через пещеру.

Я сосредоточил внимание на самой горе. Если вы представите себе цилиндр, в центре которого как бы продолблена пещера, соответствующая ему по размеру, и поместите внутрь этой пещеры другой цилиндр, превосходящий первый по высоте, но меньшего диаметра, так что между его краями и стенами остается значительное пространство, то вы составите некоторое впечатление о том, где я оказался. Насколько это вообще возможно после такого описания, ибо слова в данном случае бессильны. Вершина горы была неровной, бугристой, поросшей деревьями самого разного возраста. Добравшись туда, я ничем не облегчил бы себе возвращения, но подумал, что, поднявшись выше, смог бы улучшить обзор; что, вероятно, там будет более широкий охват горизонта.

Двигаясь по кромке внешней горы, я старался изучать и внутреннюю. Наконец я достиг такого места, где глубокая пропасть, разделявшая две скалы, была более узкой, чем везде в других местах. Сначала мне показалось, что можно перепрыгнуть ее, однако при более тщательном осмотре стало понятно, что такой прыжок нереален для меня. На глаз расселина имела в ширину тридцать или сорок футов. Посмотреть вниз я боялся. Высота была головокружительная, и две выгнутые дугами стены, которые вверху приближались одна к другой, в основании образовывали нечто похожее на огромных размеров зал, озаренный светом из расщелины, созданной в своде каким-то стихийным катаклизмом. Туда, где я стоял, все время поднимался туман, как если бы внизу по шероховатому дну струился стремительный поток.