Едят ли покойники торты с клубникой?

– Да, считаю. – Эмма колеблется. Она вовсе не хочет навязывать ему, как обращаться с горем. С другой стороны – почему бы и нет? – Тебе вовсе не нужно сразу вычеркивать Мартина из жизни. Он по-прежнему твой брат. Праздновать с ним день рождения – не намного безумнее, чем приходить к нему на могилу и разговаривать с ним. И люди здесь тоже так поступают.

– Ладно. Может, ты и права.

Что значит «может»? Эмма делает глубокий вдох и выдох. Нелегко же ему далось это решение! Она распаковывает сладости. Торт с трюфелями они ставят к деревянному кресту. Завтра он точно исчезнет: кладбищенские мыши и крысы наверняка не оставят ни крошки. Эмма и Петер молча едят и пьют. Праздник не самый веселый, но славный. Петер с ухмылкой смотрит на Эмму.

– Эй, Мартин, – говорит он, – это Эмма. И знаешь что? Она и правда с прибабахом, зато понимает, как праздновать день рождения.

Билет в неизвестность

Клубничный торт из кондитерской Стравинского и впрямь хорош: Эмма до сих пор ощущает на языке сладкий аромат. Но куском торта не насытишься. Теперь, два часа спустя, у нее уже снова урчит в животе. Поэтому она сидит за кухонным столом и режет овощи на ужин: помидоры, болгарский перец, огурцы и редиску. Папа ставит на стол масло, кладет колбасу и сыр, чистит два яйца вкрутую, режет их на четыре части и раскладывает на тарелке с овощами. Эмма рада. Самая обыкновенная еда! Никаких экспериментов с экзотическими блюдами, названия которых и не выговоришь!

– Я тебя сегодня видел. Ты устроила с Петером что-то вроде пикника на могиле.

Эмма, не отрывая глаз от редиски, пытается нарезать ее одинаковыми кругляшками. Папа иногда вырезает из маленьких красных клубней розочки. Эмме такие шедевры кулинарного искусства не под силу. Ей бы хоть колесики нарезать.

– В этом же нет ничего плохого, правда?

– По крайней мере, ничего запретного: это никому не вредит.

– Кажется, Петеру понравилось. Мертвых ведь необязательно сразу исключать из жизни, как ты считаешь? – Она берет ломтик редиски и вращает его между пальцев, как фокусник. Эмма долго отрабатывала этот трюк. Теперь у нее хорошо получается. Пользы от подобных умений мало, зато весело.

– Конечно нет. Наверное, у каждого свой способ справляться с такой потерей.

– Это же просто ужас! Живешь много лет с кем-нибудь, потом он умирает – и все? Ведь куда лучше, если с этим человеком еще можно поговорить, а если есть повод – что-то отпраздновать вместе. Дело в том, что у них двоих сегодня день рождения.

– Тогда ты сделала Петеру хороший подарок, я считаю. – Северин Блум гордится дочерью.

«Вот молодец!» – думает он, тепло ей улыбаясь.

Эмме хорошо сидеть с папой в маленькой кухоньке. Она надеется, что и Петеру хорошо. Как-никак, у него сегодня день рождения. Эмма пытается представить, что́ сейчас происходит у него дома. Трое молча сидят за столом, машинально поглощая ужин. Торта со свечами, скорее всего, нет. Между ними пустое место, как глубокая холодная дыра. Наверняка все двигаются тихо и незаметно, украдкой поглядывая на дверь в надежде, что Мартин вот-вот войдет, радостно насвистывая как ни в чем не бывало. Эмму передергивает. Вот черт! Такого дня рождения никому не пожелаешь!

Эмма нечасто думает о матери. Она ведь ее не знала и привыкла жить без нее. Но теперь Эмме ее не хватает. Вот бы узнать, какой у нее был голос. Эмма представляет, как мамин голос ее утешает, шутит, успокаивает или отправляет спать, потому что уже поздно. Эмме так хотелось бы знать, как звучало бы ее имя, если бы мама ее позвала.

– Эмма! Эмма!

– Что? – Когда папа произносит ее имя, Эмме сразу представляются свернувшиеся гусеницы. В его устах оно звучит округло и компактно и в то же время мягко.

– Ты задеваешь рукавом намазку для бутербродов!

– Ой, извини. – Вытерев рукав салфеткой, Эмма кладет хлеб обратно на тарелку. – А каково было тебе? – спрашивает она папу, не отрывая глаз от куска хлеба, будто дожидаясь от него ответа.

– Когда?

– Когда мама умерла. – Раньше она его ни разу об этом не спрашивала.

Северин Блум долго смотрит на дочь, словно ища в ее глазах ответ.

– Кораблекрушение! – наконец говорит он. – Будто я потерпел кораблекрушение. Оказался на необитаемом острове, как Робинзон Крузо. Один, нет больше никого, с кем можно поговорить. Но потом я заметил, что я не один. У меня есть ты! Ты стала моей Пятницей. Мне надо было о тебе заботиться, и я вижу ее в твоих глазах. Она следит, чтобы я все делал правильно.

– Тебе ее не хватает?

– Еще как! – не задумываясь отвечает он.

– А когда особенно?

– Когда варю карри: это было ее любимое блюдо. Когда ты сворачиваешь блинчики, как делала она. По утрам, когда в ванной пахнет ее шампунем, хотя мы к нему не прикасались. Когда вижу тюльпаны – ее любимые цветы. Когда чувствую запах луга после летней грозы: она вдыхала его полной грудью. Когда ты спишь и тихонько похрапываешь, как она.

Еще чего!

– Я не храплю!

– Она тоже так всегда говорила. И зыркала на меня так же, как ты сейчас. А потом смеялась.

– Почему?