Единая-неделимая

Далеко впереди, поднимаясь на бугор, где стояли ветряки, маячил конный мальчик. За ним растянулись сани, парные и одиночные. Возницы, сберегая лошадей, шли в гору пешком. Они по колено утопали в скрипучем морозном снегу и покрикивали на лошадей.

Морозов шел рядом с девочкой. Ее бы на руки взять да нести, такая была она маленькая, худенькая и щуплая.

Красная ручка просунулась из теплого платка. Девочка стала шарить в передке саней, она что-то искала, шурша в сене. Наконец она доискалась и протянула Морозову сероватый сухарь.

— Коржика домашнего, паныч, попробуй. Вкусный, на меду. Мачка пекла.

— У тебя, Агаша, там кто-нибудь есть?

— На позиции-то? Отец батареей командует, да три брата.

— А тебе сколько лет?

— Мне-то? Тринадцатый пошел.

— А братьям?

— Одному шестнадцатый, другому осьмнадцать, а третьему… Вот и забыла, Гришутке-то сколько? На войне он был. Должно, двадцать пять. Нас много. Еще двое убиты.

— Когда?

— А вот теперя. Москалями-большевиками.

— Как же вы живете без хозяев?

— Дед старый еще есть. Да что толку с него. На печи лежит. Все мачка. Вот хлеба везу. Теленка зарезали, мяса везем на батарею. Были бы живы, а то и все ничего. Бог помогает!

Кругом всего обоза шли такие же маленькие возницы, в длинных, чужих шубах, в папахах, налезших на уши, с маленькими ручонками, еле держащими веревочные вожжи. Их звонкие голоса раздавались по степи, сливаясь с дребезжанием колокольцев и бубенцов.

— Вот колокольцы навесили, — сказала Агаша… — А то нонче в степи-то самые волки. Не напали бы… Голодные… Да злые. Разорвут — и не увидишь, как!

Выбрались в степь. Кони затрусили рысью, и обоз растянулся длинной темной змеей.

Так шел на позицию артиллерийский транспорт Всевеликого Войска Донского!

Вышло на степь ясное солнышко, бросило длинные синие тени по снегам от лошадей, от саней, от жердин с навязанной соломой, обозначающих путь. Сильнее задул ветер, забрался под папаху, обжег лицо, заглянул в рукава шубы, пробежал морозом по телу.

— А тебе, Агаша, не холодно?

— Ничаво. Обмерзать зачну, пробегусь, согреюсь. Даве за патронами ездили, так Васюта Воробьев и вовсе замерз. Покойник стал. Я ничего… Я не засну. А он заснул, да и замерз.

Широки степные просторы. Сколько ни гляди, не видать ничего. Гудит, гуляет степной ветер, метет, наносит белые волны по синему снежному полю.

Холодно в степи!..

XVIII

Вечерело. Мороз крепчал. Стали сильнее порывы ледяного ветра. Крепкий наст шуршал под санями, и быстрее бежали по степи, чуя близкий ночлег, лошади. В сумрачном, потемневшем небе яркой звездочкой вспыхнуло пламя и погасло. Глухо ударил гул от разрыва шрапнели, прокатился по степи. Визгнули пули по снегу, сверкнули красным горохом и исчезли в ночи.

— Он завсегда так… Здоровкается, — сказала Агаша, поворачивая красное обмерзлое личико к Морозову. — А вот ни разу, чтобы попасть. Далеко больно. Высоко рвет. Бачка говорил, что и пуля тая, что высоко рвется, без вреда. Только что ушибет.

— А где большевики?

— А вот, паныч, влево от нас ихняя позиция будет, мы сейчас боком к ним обернули, по хребту едем, им в трубу нас и видать.

— А наши?

— Бугор перевалим, тут и штаб наш на поселке стоит. Да и поселок-то — одна слава, что поселок. Пожженный весь. Всего три хаты осталось. А и те без стекол и без дверей.

Из ночной синевы выплыла желтым рогом луна. Еще холоднее и страшнее стало в степи от ее мертвенного блистания.

Вот и позиция.

Откуда-то, точно из-под земли, из снежных сугробов, из соломенных нор, подле которых тускло алыми пятнами тлели костры, потянулись темные фигуры и стали собираться кучами.

— Эге! — зычным голосом, раздирая морозный воздух, крикнул кто-то. — С Кошкина, штоль?

— Эге-го! — звонко ответил детский голос конного мальчика. — С него, с самого! — и скомандовал: — Транс-порт, строй фронт влево!

Поехали сани, выстраивая длинную линии фронта.

— С патронами и снарядами? — хрипло спросили из темноты.

— Есть; И того и другого по малости!

— Ну, помогай Бог, а то плохо было сегодня.

Морозов увидел высокого человека в длинной казачьей шубе, черной папахе и сапогах со шпорами, подходившего к конному мальчику.

— Цыкунов, чтоль?

— Он самый, ваше высокоблагородие, от деда Мануила Кискенкиныча транспорт. Шрапнелей триста, гранат пятьдесят, шестидюймовых шрапнелей двадцать… — торопился мальчик сказать заученный рапорт.

Казаки обступили сани.

— Агафья Цирульникова тут?

— Я здесь, братику.

Высокий, молодой и стройный казак в полушубке по колена, подпоясанный ремнем с белым холщовым пантронташем, подошел к морозовской вознице и, обняв ее за плечи, пошел по снегу. Морозов услышал, как девочка вскрикнула:

— Нюжли и бачку и Петрушу насовсем?

— Наповал, — ответил казак и пошел с девочкой к развалившимся хатам. — Пойдем, простимся.