Единая теория всего

Я кое-как расположился на краю изрядно засаленного, местами вытертого до неопрятных лохмотьев дивана, на котором беспорядочно скомканы были матрас и простыня с одеялом. Вообще, тут все было каким-то неопрятным, скомканным и беспорядочным: облезлый стол весь в пятнах клея и сигаретных ожогах, заваленный спутанными проводами, электронными внутренностями, паяльниками и изолентой, большой шкаф без дверец, в котором тесно висела и из которого лезла свалявшаяся одежда разных цветов и фасонов, полки со всяким хламом, продавленный стул, толстые пачки газет и журналов «Юный техник», грубо сколоченная табуретка и голая лампочка под потолком, кое-как оправленная в абажур из газеты. Единственным элементом декора был большой плакат поверх ободранных желтых обоев, с которого сурово глядел бородатый Высоцкий в расстегнутой настежь рубахе, а предметом роскоши – сияющий новизной серебристый двухкассетник Sharp, смотревшийся диковато и чужеродно на полке среди лома и барахла.

Дверь задрожала и распахнулась от пинка ногой. Славка стоял на пороге, прижимая под мышкой целлофановый пакет с хлебом и держа в руке тарелку с несколькими сосисками и подсохшей горбушкой копченой колбасы.

– Так, держи вот, поставь куда-нибудь… Водку будешь?

Я вздохнул и кивнул обреченно. Выпить с хозяином – традиционная русская плата за гостеприимство, и отказать в ней немыслимо так же, как в ужине и ночлеге попавшему в переделку старому другу.

– Тогда щас.

Он снова вышел и вернулся с большой миской квашеной капусты и бутылкой «Пшеничной» в боковом кармане пиджака. Мы накрыли табуретку газетой, поставили на нее тарелки и водку, я устроился на диване, Славка подтащил стул, уселся на него верхом и, пошарив, нашел на полке две маленькие рюмки, захватанные и пыльные, – посмотрел на них критически, крепко дунул в каждую и поставил на табурет. Я открыл бутылку, и в сосредоточенной тишине аккуратно разлил по первой.

– Ну, за встречу!

Славка выпил, крякнул, шумно вдохнул носом и с энтузиазмом захрустел капустой.

– Витюня, для начала у меня к тебе один очень важный вопрос. – Он значительно поднял палец вверх и посмотрел на меня. – Как ты дошел до такой жизни, что тебя ищет Чека?

Я вздохнул, перебирая в уме возможные варианты ответов, будто оглавление к внушительному сборнику рассказов всех жанров, от фантастики до детектива, и остановился в итоге на любовно-авантюрной истории за авторством товарища Ильинского – той, которую он так вдохновенно исполнил всего неделю назад моим друзьям и соседям.

– Девицу рыжую помнишь?

– Ну?

– Так вот…

Я заметил, что вру уже почти без стеснения – пообвыкся за последние дни, да и история эта, если рассматривать ее метафорически, была ближе всего к истине. Я добавил жизни и красок, рассказал заодно и про «вежливых людей», и про Рубинчика, и про подполковника Жвалова, а потом перешел к драматическому появлению у меня дома Саввы и Яны, опустив только метафизическую составляющую событий. Славка слушал, с аппетитом ел сосиски, то энергично кивал, то сокрушенно качал головой, периодически вставлял: «Ну и ну!» и «Охренеть!» – но я заметил быстрые острые взгляды, которые он пару раз бросил исподлобья, и понимал, что друг моих детских лет вовсе не доверчив, не прост и не только слушает, а еще и соотносит услышанное с чем-то уже ему известным. Романтической повести Саввы не хватало финала, и мне пришлось сымпровизировать, рассказав о коварной засаде сотрудников КГБ, предателе Хоппере и о том, что из всех действующих лиц этой новеллы на свободе остался только я один.

– Да, Витюня, всегда ты был немного блаженным, – подытожил Славка.

С этой очевидностью трудно было поспорить.

– Вот и влип из-за этого, – продолжил он. – Как тогда, в пятом классе, из-за пионерского барабана, помнишь?..

«А помнишь?..» – едва прозвучат эти слова во время встречи друзей детства после долгой разлуки, как всякий, кто не имел счастья разделять с ними чудесные или не очень школьные годы, может рассчитывать лишь на роль слушателя и свидетеля того, как воспоминания множатся, и цепляются друг за друга, и несутся бурным потоком, и нет им конца, а двое приятелей, перебивая друг друга, то выкрикивают одним им понятную несуразицу, то хохочут и лупят себя от восторга по ляжкам, стремительно скидывая за несколько минут полтора десятка лет. И мы вспоминали, и пили, совсем не хмелея, и Славка включил магнитофон, потому что чего просто так вот сидеть, и Высоцкий запел сначала про коней, потом про парус, потом еще про что-то, а мы почти дошли в своих мемуарах до того момента, когда одним летним днем вдруг оказались с ножами в руках напротив друг друга – и обошли его стороной, молчаливо согласившись, что есть то, что стоит помнить, а есть и то, что лучше не ворошить…

Детям вечно досаден
Их возраст и быт —
И дрались мы до ссадин,
До смертных обид,
Но одежды латали
Нам матери в срок,
Мы же книги глотали,
Пьянея от строк…