Эдинбургская темница

– Ладно, Рэт, – сказал следователь. – Пустой болтовней ты не отделаешься. Хочешь получить должность, так говори дело. Дело говори – понимаешь?

– Как же мне говорить дело, – сказал Рэтклиф с видом простодушия, – когда я все время просидел в камере смертников?

– А как нам выпустить тебя на свободу, Папаша Рэт, если ты не хочешь ее заработать?

– Ладно, черт возьми, – ответил вор. – Коли так, скажу вам, что видал Джорди Робертсона среди тех, кто вломился в тюрьму. Ну как, зачтется это мне?

– Вот это другой разговор, – сказал представитель власти. – А как думаешь, Рэт, где его искать?

– Черт его знает, – сказал Рэтклиф, – вряд ли он вернулся на старые места. Скорее всего удрал за границу. У него повсюду знакомства, хоть он и беспутный. Как-никак человек с образованием.

– Виселица по нем плачет! – сказал мистер Шарпитло. – Шутка сказать! Убить полицейского при исполнении обязанностей! Он после этого на все способен. Так ты, говоришь, ясно его видел?

– Вот как сейчас вижу вашу милость.

– А как он был одет? – спросил Шарпитло.

– Этого не разглядел; на голове будто чепец бабий… Да в этой свалке как было разглядеть?

– Говорил он с кем-нибудь? – спросил Шарпитло.

– Все они там между собой говорили, – отвечал Рэтклиф, явно не склонный к дальнейшим показаниям.

– Так не годится, – Рэтклиф, – сказал следователь. – Ты говори начистоту, – и он выразительно постучал рукою по столу.

– Нелегко это, сэр, – сказал заключенный. – Кабы не должность тюремщика.

– А коменданта забыл? Можешь дослужиться до коменданта Толбута, но это, конечно, в случае примерного поведения.

– То-то и оно! – сказал Рэтклиф. – Легко ли? Примерное поведение! Да и место еще занято.

– Голова Робертсона тоже чего-нибудь стоит, – сказал Шарпитло. – И немалого стоит. Наш город за расходами не постоит. Вот тогда заживешь и безбедно и честно.

– Это как сказать, – промолвил Рэтклиф. – Неладно я что-то начинаю честный путь… Ну, да черт с ним! Так вот, я слышал, как он говорил с Эффи Динс, вот что обвиняется в детоубийстве.

– Неужто? Мы, кажется, напали на след… Значит, это он повстречался Батлеру в парке и хочет увидеться с Джини Динс у могилы Мусхета… Я готов биться об заклад, что он и есть отец ребенка…

– Пожалуй, что так, – сказал Рэтклиф, жуя табак и сплевывая табачную жвачку. – Я тоже слыхал, что он гулял с красивой девицей и даже хотел жениться на ней, да Уилсон отговорил…

Тут вошел полицейский и доложил Шарпитло, что женщина, которую он приказывал привести, доставлена в тюрьму.

– Сейчас, пожалуй, уже не нужно, – сказал тот. – Дело принимает другой оборот. А впрочем, введи ее, Джордж.

Полицейский вышел и тотчас вернулся, ведя высокую, стройную девушку лет двадцати, остриженную по-мужски и причудливо наряженную в синюю амазонку с потускневшими галунами, шотландскую шапочку с пучком сломанных перьев и красную камлотовую юбку, расшитую полинялыми цветами. Черты ее были грубоваты, но на некотором расстоянии, благодаря горящим черным глазам, орлиному носу и правильному профилю, казались довольно красивыми. Она взмахнула хлыстиком, который держала в руке, присела низко, точно придворная дама, выпрямилась тоже по всем правилам – как Тачстоун учил Одри – и первая начала разговор:

– Доброго вечера и доброго здоровья, любезный мистер Шарпитло! Здравствуй, Папаша Рэт! А я слыхала, что тебя повесили. Или ты ушел из рук Джока Долглейша, как Мэгги Диксон, которую так и прозвали: полуповешенная?

– Будет тебе, дурочка, – сказал Рэтклиф. – Ты лучше послушай, что тебе скажут.

– Слушаю, слушаю. Какая честь для бедной Мэдж! Провожатый весь в позументах! Ведут к мэру, к судье, к следователю, а весь город глядит. Вот уж можно сказать: дождалась чести!

– Да, да, Мэдж, – сказал Шарпитло вкрадчивым тоном, – а ты к тому же принарядилась. Ведь это твой праздничный наряд, верно я говорю?

– Верно, черт возьми! – сказала Мэдж. – Вот те на! – воскликнула она, увидев входящего Батлера. – И священник тут! А еще говорят, что гиблое место! Это, должно быть, ковенантер – терпит за правое дело, а мне оно надоело!

И она принялась напевать:

Гей, кавалеры! Гой, кавалеры!
Слышите вой? Слышите гул?
Это грохочет старик Вельзевул -
Оливер воет от страха.

– Вы не встречали прежде эту безумную? – спросил Шарпитло у Батлера.

– Не помню, чтобы встречал, сэр, – ответил Батлер.

– Так я и думал, – сказал следователь, взглянув на Рэтклифа, который ответил ему утвердительным кивком.

– А ведь это – Мэдж Уайлдфайр, как она себя называет, – продолжал он, обращаясь к Батлеру.

– Она самая, – сказал Мэдж. – Правда, раньше я звалась получше. Ого! (Лицо ее на миг затуманилось грустью.) Только когда это было? Давно, давно – ну, так все равно!

Я повсюду являюсь, горя и сверкая,
На дороге, в селенье – повсюду одна я.
Даже быстрая молния бури ночной
Не сравнится в беспечном веселье со мной!