– Нам дан закон, – сказала Джини, – который указует нам путь. Отступая от него, мы грешим. Ведь сказано: не сотвори зла даже во имя блага. Но ты – раз ты знаешь, что она невинна, раз ты обещал ей помощь – почему ты не хочешь сам свидетельствовать в ее пользу? Ведь ты это можешь с чистой совестью…
– Кому ты толкуешь о чистой совести! – вскричал он с внезапной яростью, вновь пробудившей ее страх. – Мне? Я давно ее утратил. Свидетельствовать в ее пользу? Хорош свидетель, который даже с тобой вынужден встретиться под покровом ночи! Скорее летучие мыши и совы взлетят к солнцу, как жаворонки, чем я смогу явиться открыто среди людей! Тсс! Слышишь?
Вдали раздался один из тех протяжных напевов, на которые поются в Шотландии старинные баллады. Напев смолк, затем послышался вновь, уже ближе. Незнакомец прислушался, все еще крепко держа за руку потрясенную Джини, словно для того, чтобы помешать ей спугнуть певицу. Теперь можно было различить и слова:
Певица пела во всю мочь сильного голоса, явно стараясь, чтобы ее было слышно издалека. Когда она смолкла, послышались приглушенные голоса. Затем пение возобновилось, но на другой мотив:
– Мне нельзя оставаться здесь дольше, – сказал незнакомец. – А ты ступай домой или жди их здесь – тебе бояться нечего. Не говори только, что виделась со мною. И помни: участь сестры в твоих руках. – С этими словами он быстро, но осторожно и бесшумно отступил в темноту, в сторону, противоположную той, откуда доносилось пение, и мгновенно скрылся из вида. Джини, скованная ужасом, осталась у каменной могилы, не зная, бежать ли со всех ног домой или дожидаться неизвестных. Колебания ее длились так долго, что они успели приблизиться; двое или трое были уже так близко от нее, что бегство было бы теперь и бесцельно и неосторожно.
ГЛАВА XVI
… в ее речах
Лишь полусмысл; ее слова – ничто,
Но слушателей их бессвязный строй
Склоняет к размышленью; их толкуют
И к собственным прилаживают мыслям.
«Гамлет»
note 49Подобно Ариосто, любителю отступлений, я вынужден наконец свести в моей повести концы с концами, а для этого – вернуться к другим своим героям и проследить их действия вплоть до того часа, в который мы покинули Джини Динс. Это, быть может, не самый искусный способ вести рассказ, зато при этом не требуется «поднимать спущенные петли», – как выразилась бы вязальщица, если бы все они не были вытеснены у нас чулочными машинами, – а это для автора труд кропотливый и неблагодарный.
– Готов спорить, – сказал секретарь судье, – что этот негодяй Рэтклиф, если мы добьемся его помилования, поможет нам в деле Портеуса больше, чем десяток полицейских. Он на короткой ноге со всеми контрабандистами, ворами и разбойниками вокруг Эдинбурга. Это, можно сказать, отец всех шотландских мошенников – недаром он лет двадцать известен у них под кличкою Папаша Рэт.
– Хорош кандидат на казенную должность! – сказал судья.
– С дозволения вашей милости, – вмешался следователь, исполнявший также обязанности начальника полиции, – мистер Фэрскрив совершенно прав: нам как раз такие и нужны. Если он готов послужить городу, так лучшего не найти. Откуда ж нам взять святых для поимки воров и розысков беспошлинного товара? Порядочные и набожные люди из разорившихся ремесленников, которых мы обычно вербуем, на это не пригодны. Того они боятся, этого им совесть не велит. Не могут, видите ли, солгать, хотя бы и для пользы дела. Боятся выходить в темную, непогожую ночь, а еще того больше – получить по макушке. А если бояться и Бога, и людей, и простуды, и потасовки – где уж тут ловить разбойников! Разве так, мелких прелюбодеев, – а от этого одной только церкви выгода. Покойный Джок Портеус, бедняга, стоил один десятерых; этот не знал ни страха, ни совести – был бы выполнен приказ начальства.
– Да, хороший был слуга городу, – сказал бальи, – даром что распутник. Но если вы и впрямь думаете, что негодяй Рэтклиф может сослужить нам хорошую службу и изловить преступников, я готов обещать ему не только помилование, а еще и награду и повышение. Этот случай с Портеусом – большая беда для города, мистер Фэрскрив. Он нам даром не пройдет. Королева Каролина – да хранит ее Бог! – как-никак женщина, – это вам всякий скажет, и никакой измены тут нет, – а женщины упрямы и не прощают обид, это вам известно: вы хоть и неженаты, зато держите экономку. Вряд ли королеве понравится, что совершилось такое дело и никто за него даже не посажен в Толбут.