Эдинбургская темница

Бальи несколько раз перечел это необычайное послание. Сперва он чуть было не бросил его, сочтя за произведение сумасшедшего: так мало были похожи «листки из комедий», как назвал он поэтическую цитату, на писание здравомыслящего человека. Однако, перечтя письмо, он уловил сквозь его бессвязность голос подлинной страсти, хотя и причудливо выраженной.

– Закон и в самом деле жесток, – сказал он своему помощнику. – Хорошо было бы не подводить под него дело Эффи. Ведь ребенок мог быть похищен, прежде чем мать пришла в себя, он мог также умереть от недостатка ухода; а какого ухода можно требовать от несчастной женщины в том состоянии беспомощности, ужаса и отчаяния, в каком она, вероятно, находилась? И все же, если поступок ее будет подведен под этот закон, ей не миновать казни. Слишком уж участились подобные случаи, и примерное наказание необходимо.

– Но если сестра ее, – сказал секретарь, – покажет, что она сообщала ей о своем положении, обвинение отпадет.

– Несомненно, – ответил бальи. – Я на днях побываю в Сент-Леонарде и сам допрошу эту девушку. Я слыхал об их отце – это ревностный камеронец, который скорее даст погибнуть всей семье, чем осквернит себя подчинением нынешним ересям; ведь они, очевидно, не признают присяги перед светским судом. Если они будут и дальше в этом упорствовать, придется издать особый закон, освобождающий их от присяги, как квакеров. И все-таки: неужели в этом случае отец или сестра откажутся дать показания? Итак, решено, я сам с ними поговорю, вот только немного уляжется эта суматоха с Портеусом. Если сразу вызвать их в суд, это больше оскорбит их гордость, и они могут отказаться из духа противоречия.

– А Батлера еще подержим? – спросил секретарь.

– Да, подержим покуда, – ответил бальи. – Но скоро я надеюсь выпустить его на поруки.

– Вы доверяете этому безумному письму? – спросил секретарь.

– Не слишком, – ответил бальи. – Но что-то в этом письме есть. Видно, что оно написано человеком, обезумевшим от волнения или от угрызений совести.

– Мне сдается, – заметил секретарь, – что его писал сумасшедший бродячий актер, которого следовало бы повесить вместе со всей его шайкой, как правильно заметила ваша милость.

– Я не высказывал столь кровожадных намерений, – сказал бальи. – Но вернемся к Батлеру. Репутация у него отличная. Нынче утром я выяснил, что он прибыл в город только позавчера, следовательно, не мог быть в предварительном сговоре со злополучными мятежниками. Но едва ли он примкнул к ним внезапно.

– Вот этого никогда нельзя сказать. В таких делах иной раз довольно малейшей искры, чтобы поджечь порох, – заметил секретарь. – Я знавал одного священника, который всему приходу был приятель. И такой был смирный – воды не замутит; а стоило при нем упомянуть об отречении или патронате – батюшки! Так и взовьется! И тогда уж ничего не слушает и знать ничего не хочет.

– Я полагаю, – сказал бальи, – что усердие молодого Батлера менее пылкого свойства. Но я постараюсь собрать о нем побольше сведений. Что у нас сегодня еще?

И они углубились в подробности дела Портеуса и в другие дела, не относящиеся к нашему повествованию.

Вскоре труды их были прерваны появлением оборванной и изможденной старухи из простонародья, которая просунула голову в дверь.

– Что надо, матушка? Кто ты такая? – спросил бальи Мидлбург.

– Что надо? – угрюмо повторила она. – Дочь мою мне надо, а больше ничего от вас не надо, не воображайте. – И она сердито забормотала себе под нос: – Всех небось надо величать «ваша милость» да «ваша честь» – нашлись тоже лорды! А поди сыщи здесь честного человека! – Тут она снова обратилась к бальи: – Отпустите мою бедную безумную дочь, ваша честь! Ишь ты! «Ваша честь», а ведь всего-навсего внук шкипера из Кэмпвера…

– Матушка, – сказал бальи сварливой просительнице, – скажи, кого тебе надо, и не мешай нам работать.

– Это все равно что сказать: пошла вон, старая собака! Говорят вам: давайте сюда мою дочь! – сердито крикнула она. – Вы что, по-шотландски не понимаете, что ли?

– Да кто ты такая! И кто твоя дочь? – спросил бальи.

– Кто я? Мэг Мардоксон, а то кто же еще? А дочку зовут Магдален Мардоксон. Небось твои солдаты и констебли знают, кто мы такие, когда снимают последнюю рубашку и отбирают последний грош… да сажают в исправительный дом в Лейт-Уинде, на хлеб и на воду!

– Кто она? – спросил бальи, оглядываясь на своих подчиненных.

– Да уж известно кто, – сказал один из клерков, усмехаясь и пожимая плечами.

– Ах, вот ты как? – закричала старуха, яростно сверкая глазами. – Попадись ты мне в другом месте, я бы тебе за эти слова всю рожу расцарапала! – И в подтверждение своей угрозы она показала когти, с какими изображают дракона святого Георгия на вывесках сельских трактиров.

– Что ей здесь надо? – спросил нетерпеливо бальи. – Скажет она наконец, зачем пришла?

– За дочкой пришла, за Магдален Мардоксон! – закричала старуха во всю мочь своего надтреснутого голоса. – Сколько раз тебе повторять? Коли ты глух, так нечего здесь сидеть и заставлять людей надрываться.