Эдинбургская темница

– Она пришла за дочкой, сэр, – сказал тот же клерк, который навлек на себя негодование старухи. – Дочку ее вчера забрали, по прозвищу Мэдж Уайлдфайр.

– По прозвищу Хеллфайр note 52! – подхватила старуха. – А ты-то кто таков, чтобы так обзывать дочку порядочной женщины?

– Порядочной женщины, Мэгги? – переспросил клерк с усмешкой и с ироническим ударением на первом слове, приведшим старуху в ярость.

– Я хоть когда-то была порядочной, – ответила она. – А вот ты – отроду вор, ты сызмала своего от чужого не отличал! .. Нашелся тоже порядочный! Да ты пяти лет от роду у собственной матери кошелек вытащил, когда она твоего отца на виселицу провожала…

– Нет, каково она тебя честит, Джордж! – сказали клерки под общий смех; такого рода остроумие было им по душе. Произведенное ею впечатление понравилось старей ведьме; она улыбнулась и даже засмеялась, но горько и презрительно. Однако, когда бальи приказал окружающим замолчать, а ей – изложить свою просьбу или убираться, она наконец объяснилась более толково.

– Какая ни есть, а все-таки дочь, – сказала она. – И надо ее вызволить отсюда. Верно, что она полоумная, – так ведь это у нее с горя. Она и в тюрьме за себя постоять не сможет. – Старуха бралась найти хоть пятьдесят свидетелей, хоть целых сто, что дочь ее не видела Джока Портеуса ни живым, ни мертвым с тех самых пор, как он всыпал ей палкой – проклятый! – за то, что она бросила в лорда-мэра дохлой кошкой в день рождения курфюрста Ганноверского.

Несмотря на неприглядный вид и грубую брань старухи, судья почувствовал ее правоту: дочь была ей так же дорога, как любой другой, более счастливой матери. Он выяснил, при каких обстоятельствах была задержана Мэдж Мардоксон (она же Уайлдфайр); когда оказалось, что она была непричастна к мятежу, он приказал отпустить ее домой, установив за ней, однако, полицейский надзор. Пока ходили за Мэдж, бальи попытался выяснить, была ли мать Мэдж причастна к переодеванию, придуманному Робертсоном. Но это ему не удалось. Она уверяла, что ни разу не видела Робертсона после его достопамятного побега из тюремной церкви и что если ее дочь поменялась с ним одеждой, это могло быть только в ее отсутствие; в день мятежа она ходила в деревню Даддингстон, милях в двух от города, и там заночевала, что опять-таки могла доказать. Действительно, один из полицейских, который в тот день обыскивал там одну хижину в поисках украденного белья, подтвердил, что застал в ней Мэг Мардоксон и что это даже усилило его подозрения против хозяйки дома, ибо о Мэг ходила дурная слава.

– Ага! Что я говорила! – сказала старая ведьма. – Вот что значит слава – дурная или хорошая! А теперь я вам кое-что расскажу про Портеуса, чего вы сами нипочем не узнаете.

Все повернулись к ней, все обратились в слух.

– Говори! – сказал бальи.

– Говори, тебе же будет лучше, – прибавил секретарь.

– Не заставляй ждать его честь, – торопили окружающие.

Несколько минут она угрюмо молчала, бросая вокруг недобрые взгляды и, казалось, наслаждалась тревожным нетерпением, с каким ожидали ее показаний. Наконец она сказала:

– Вот что я о нем знаю: он был ни солдат, ни джентльмен, а просто вор и мошенник, под стать вам всем. Что вы мне дадите за это известие? Ведь он бы еще долго прослужил городу, а никто – ни бальи, ни мэр – этого про него не узнал бы.

Тут вошла Мэдж и первым делом воскликнула:

– Ого! Да ведь это моя старая негодница мать! Вот так семейка – обе сразу угодили в тюрьму! А ведь и мы знавали лучшие дни, а, мать?

При виде дочери, освобожденной из заключения, глаза старой Мэг блеснули чем-то вроде радости. Но то ли последние слова Мэдж снова раздражили ее, то ли ее материнская любовь, как у тигрицы, не проявлялась без некоторой доли свирепости…

– Молчи знай, потаскуха! Что было, то прошло! – крикнула она, с силой толкая дочь к дверям. – Я тебе лучше скажу, кто ты есть теперь, дура безумная! Вот посажу тебя на полмесяца на хлеб да на воду… И этого тебе еще мало, бездельница: каких хлопот мне наделала!

У самых дверей Мэдж вырвалась от матери, подбежала к судейскому столу, низко и жеманно присела перед судьею и сказала смеясь:

– Маменька что-то сильно не в духе после ужина, сэр. Должно быть, побранилась со своим стариком – с сатаною. – Это пояснение было дано таинственным шепотом и принято тогдашними суеверными слушателями с невольным содроганием. – Они со стариком частенько не ладят, а достается мне! Ничего. Я все стерплю. Что мне делается! – Она снова низко присела, но тут раздался пронзительный голос матери:

– Ты что же нейдешь, негодная? Вот я тебя!

– Слышите? – сказала Мэдж. – А я вот возьму и убегу в горы – плясать при луне… А она со стариком пусть скачет на помеле проведать Джейн Джэп, которую упрятали в тюрьму в Киркалди. Хорошо им будет лететь над Инчкейтом! Волны плещут о скалы, золотая луна светит – то-то красота! .. Иду, мать, иду! – закончила она, услыша, что мать бранится за дверью со стражниками, пытаясь снова войти. Тут Мэдж взмахнула рукой и во весь голос запела: