Единица делится надвое. Эссе о Ленине

Около 1965 г. в Китае начинается то, чему местная пресса, неизменно находчивая в изобретении названий для конфликтов, дает имя «великой классовой битвы в философской сфере». В этой битве противостоят те, кто полагают, что сущность диалектики есть генезис антагонизма и что она подытоживается формулой «единица делится надвое», и те, кто считают, что сущность диалектики – это синтез противоречащих терминов и что верная формула, стало быть, «двоица сливается воедино». На вид схоластика, по сути истина. Потому что речь идет об идентификации революционной субъективности, ее конституирующего желания. Что это – желание разделения, войны, или это желание слияния, единства, мира? Так или иначе, в Китае того времени «леваками» объявляются те, кто поддерживают максиму «единица делится надвое», и правыми уклонистами – те, кто ратуют за формулу «двоица сливается воедино». Почему?

Если максима синтеза («двоица сливается воедино»), взятая как субъективная формула, как желание Единого, предстает признаком правизны, объясняется это тем, что в глазах китайских коммунистов она абсолютно преждевременна. Субъект этой максимы не прошел стадию Двоицы до конца, не знает еще, что такое всецело победоносная классовая война. Отсюда вытекает, что Единое, желание которого он питает, пока еще не мыслимо, то есть под прикрытием синтеза он взывает к старому Единому. Такое толкование диалектики, стало быть, отдает реставраторством. Не быть консерватором, а быть революционным активистом сейчас, в настоящем, означает обязательно желать разделения. Вопрос новизны непосредственно связан с вопросом творческого раскола единичной ситуации. 

Культурная революция в Китае сталкивает, особенно в 1966-67 гг., в яростной и неимоверно запутанной схватке, сторонников той и другой версии диалектической схемы. На самом деле, есть те, кто вслед за Мао, стоящий в тот фактически меньшевистский период у руля партии (Мао опирается на меньшинство), считают, что социалистическое государство не должно быть полирующей и полицейской целью политики масс, а напротив – стимулом к упразднению государства под знаком перехода к реальному коммунизму. И есть те, кто вслед за Лю Шаоци и особенно Ден Сяопином полагают, что самое важное – экономическое развитие, а значит, мобилизации масс скорее пагубны, чем необходимы. Студенческая молодежь станет дубинкой маоистской линии. Партийные и интеллектуальные кадры будут более или менее открыто сопротивляться. Крестьянство займет выжидательную позицию. Наконец, рабочий класс, решающая сила, окажется настолько разочарованным соперничающими организациями, что в конце концов, в 1966-67 гг., государство столкнется с непосредственной угрозой взрыва и созреет необходимость вмешательства армии. После этого начнется длительный период предельно запутанных и яростных бюрократических схваток, сопровождавшихся и рядом народных возмущений; и так вплоть до смерти Мао (1976), за которой быстро последовал термидорианский переворот, приведший к власти Ден Сяопина. 

Победное политическое торнадо, с точки зрения своих ставок, настолько ново и в то же время столь неясно, что ряд уроков для будущего освободительных политик, которые оно вне всякого сомнения несет в себе, все еще не извлечен, и это несмотря на то, что оно оказало решающее влияние на французский маоизм 1967-75 гг. – французский маоизм, который явился единственным новаторским политическим течением после мая 1968-го. В любом случае можно не сомневаться, что культурная революция знаменует завершение целой последовательности, в которой центральным «объектом» выступает Партия, а основным политическим понятием служит понятие пролетариата. Это конец формального ленинизма – созданного в действительности Сталиным. Но, может статься, она верней всего следует реальному ленинизму.