Единица делится надвое. Эссе о Ленине

По ходу дела следует отметить, что сегодня у реставраторов империалистического и капиталистического рабства вошло в моду оценивать этот беспрецедентный эпизод как зверскую и кровавую «борьбу за власть», когда Мао, оказавшись в Политбюро в меньшинстве, попытался любыми средствами вернуться на вершину. На это, прежде всего можно возразить, что оценивать политический эпизод такого типа как «борьбу за власть» - значить смешить людей, ломясь в широко открытую дверь. Воители культурной революции не переставали цитировать Ленина, объявившего (возможно, это не лучшее, что он сделал, но это уже другой вопрос), что в конечном счете «единственный вопрос – это вопрос о власти». Рискованное положение Мао было лежавшей на поверхности причиной происходившего, на что официально указал сам Мао. «Находки» наших пытливых синологов – не более чем имманентные и публичные темы этой квази-гражданской войны, развернувшейся в Китае в 1965-76 гг., – войны, в которой собственно революционная последовательность (в смысле наличия какого-то нового политического мышления) ограничена лишь начальной фазой (1965-68). Впрочем, с каких это пор наши политические философы считают столь ужасным то, что руководитель, подвергшийся угрозе, стремится вернуть себе влияние? Разве не это они день-деньской восхваляют как составляющий элемент благодатной демократической сущности парламентской демократии? Затем еще надо сказать, что о значении и важности борьбы за власть следует судить по ставкам, которые в ней разыгрываются. Особенно когда средства этой борьбы являются классическими революционными средствами (это имел в виду Мао, сказав, что революция – «не парадный обед»): беспрецедентная мобилизация миллионов молодых людей и рабочих, поистине неслыханная свобода выражения и организации, гигантские манифестации, политические собрания во всех учебных и производственных, схематичные и брутальные дискуссии, публичные разоблачения, постоянное, анархическое по сути использование насилия, включая военную силу и т.д. Но кто сегодня сможет утверждать, что Ден Сяопин, охарактеризованный активистами культурной революции как «второй из двух высших чиновников, которые, хотя и принадлежа к Партии, вступили на капиталистический путь», не отстаивал на самом деле линию развития и социального строительства диаметрально противоположную коллективисткой и новаторской линии Мао? Разве не ясно видно, что, захватив после смерти Мао в результате бюрократического государственного переворота, он создавал в Китае – в восьмидесятые и вплоть до своей смерти – разновидность неокапитализма, абсолютно дикую, абсолютно коррумпированную, и тем более иллегитимную, что при этом им сохранялся деспотизм Партии? И значит, по всем вопросам, а особенно по наиболее важным из всех (отношения между городом и деревней, умственным и физическим трудом, между Партией и массами и т.д.), налицо было то, что китайцы на своем сочном языке называли «битвой между двумя классами, двумя путями и двумя линиями».