Единственная Джун

Я заставляю свои жалкие, бесполезные ноги двигаться. Захлебнувшись желчью, я, спотыкаясь, иду к ванной и, заходя внутрь, останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Лишь после этого я включаю воду до обжигающей температуры.

Мне нужно выжечь это чувство. Спалить его на моей коже, а затем содрать каждый пораженный участок.

Раздевшись, я ступаю в ванну, упираюсь обеими руками в кафельную стену и стою под обжигающей водой, пока кожа не становится пунцовой. Я думаю о Джун, такой невинной и доброй, спутавшейся с каким-то тупым мальчишкой, которому наплевать на ее сердце, которому нужно лишь ее тело – только ради хвастовства и новой зарубки на поясе.

Она слишком молодая. Слишком милая, слишком идеальная.

Слишком рано.

Черт побери.

Я не должен так сильно переживать из-за этого.

Это было неизбежно. Я не могу защитить ее от секса. Я не могу защитить ее от буйства гормонов или похотливых парней. Я не могу оградить ее от знакомства с неприятными и уродливыми сторонами жизни. Например, одной из которых может стать ситуация, когда она прольет сотни слез, потому что однажды проснется в одной постели с парнем и вдруг поймет, что он не собирался дарить ей весь мир.

И я думаю…

Я думаю, именно поэтому мне так больно.

* * *

Я никогда не расспрашивал Джун о том, что услышал в тот день.

Вместо этого я позволил произошедшему пожирать меня изнутри, словно серная кислота разъедает мне кожу и грызет мои кости. Это было похоже на болезнь. Рак, разлагающий меня изнутри.

Но я не позволил ей узнать о своих чувствах.

Я не мог позволить ей это увидеть.

Я не ругал ее, не требовал его имя, не просил показать фотографию, чтобы четко представить себе сукина сына, который забрал что-то столь ценное у девушки, которую я так берег.

Она так ничего и не узнала.

И теперь мне известна истинная причина, почему это было так чертовски больно: болезненную, глубинную причину, которая изменила ход всей моей жизни.

Да… Теперь я знаю.

Но тогда все было иначе, и я был рад этому.

Это было к лучшему.

Потому что в тот момент, когда год спустя я все осознал, то пожалел об этом.

Глава пятнадцатая «Ожог первой степени»

Брант, 23 года

Сегодня я обжегся.

Я торопился с заказом, помогая коллеге, и схватился за ручку чугунной сковороды, которая только что была в духовке.

Очень по-дилетантски.

Болезненный, вздувшийся волдырями след от ожога теперь украшает мою ладонь прямо над тем местом, где до сих пор тянется зазубренный шрам, полученный, когда я поздней ночью взял с собой малышку Джун в ночное приключение в мой старый дом ужасов.

Завернув руку в несколько слоев марли, я усердно работал еще несколько часов, несмотря на сильную боль. Пришлось стиснуть зубы и терпеть вплоть до обеденного перерыва.

Поли чуть не врезается в меня, когда я протискиваюсь в двери кухни, снимая поварской колпак. Он хватает меня за запястье, осматривая пострадавшую ладонь.

– Что это тут у нас, мистер Эллиотт? Пособие по нетрудоспособности?

Я морщусь: боль еще не утихла.

– Я в порядке. Обжегся о сковороду, как идиот, но это лишь ожог первой степени. Со мной все будет в порядке.

– Порой вы делаете слишком много. Слишком хотите угодить. Это погубит вас, если не будете осмотрительны.

Он отпускает мою руку, и я почесываю затылок. Слабо улыбаюсь:

– Спасибо. Я поработаю над этим.

– Не сомневаюсь, что так и будет, мистер Эллиотт. – Поли похлопывает меня по плечу, проходя мимо на кухню и повторяя напоследок: – Слишком хотите угодить.

За год работы под бдительным оком Поли Марино мне удалось многое понять: я узнал, что он никогда не говорит кратко, он прибегает только к развернутым, ясным предложениям. И еще он ни разу не назвал меня по имени. Всегда только «мистер Эллиотт».

Я понял, что для тех, кто у него на хорошем счету, Поли – кладезь знаний и вдохновения.

А те, кто у него на плохом счету, никогда не получают второго шанса оказаться на хорошем счету.