Единственный, кому ты веришь

If you see a fair form, chase it
And if possible embrace it,
Be it a girl or boy.
Don't be bashful: be brash, be fresh.
Life is short, so enjoy
Whatever contact your flesh
May at the moment crave:
There's no sex life in the grave[45]

.

Я читала вслух, повторяла строчки снова и снова, лихорадочно, жадно, и по мере чтения напряжение отпускало, происходила психологическая разрядка – я «мастурбировала» словами, если хочешь, и не только словами, потому что порой мой выбор падал на маркиза де Сада. А потом что-то случилось – пожалуй, я даже знаю что, но это осознание происходило очень медленно. Так или иначе, книжная терапия перестала работать, влечение к словам меня покинуло. Смерть. Конец. Слов больше не хватало для того, чтобы меня успокоить, они уже не могли заполнить собой пустоту, оставленную человеческим телом. Ни одна книга с тех пор не действовала на меня так, как живое тело. Это была интимная катастрофа; здесь, в том месте, где я пишу тебе это письмо, таких катастроф пруд пруди. Тут полно убитых расставанием людей, которых слово не способно воскресить. Нам больше не нужны символы, только реальные вещи. Хватит с нас молитв, поможет лишь милосердное деяние. «Господи, спасибо, что послал мне наконец того, кто заново дарует утраченный вкус к жизни» – вот что все мы тут хотим сказать, вместо того чтобы вновь и вновь переживать и пережевывать свое разочарование. Перед тем как привезти меня сюда, полицейские нашли в моем кармане клочок бумаги с тремя строчками – не помню, чтобы я их писала, но почерк точно мой: «My kingdom for a horse»[46] и ниже: «Я отдам все книги за любовь», «Все слова за обезумевшего коня».

Обезумевшей, правда, сочли меня.

Впрочем, я забегаю вперед, сначала нужно дорассказать историю.

Крис неожиданно прервал наши ласки, отстранился, начал нервно мастурбировать, потом хотел кончить мне в рот, но не успел и рухнул на спину. «Уф, вот теперь порядок», – пробормотал он. Резко вскочил, оделся и, даже не взглянув на меня, вышел из комнаты. Кот Папа поплелся за ним. Когда я заглянула в гостиную, Крис увлеченно жал на кнопки пульта, остановился в конце концов на каком-то реалити-шоу. «Ой, ну я же принцесса, – поведала с экрана девица в черной помаде и кожаных шортах. – Меня не так просто завалить, я знаю себе цену». Публика в студии захлопала в ладоши. Я, опустившись на диван рядом с Крисом, несколько минут делала вид, что тоже смотрю телевизор, но ужасно хотелось есть и пить, голова кружилась, я была слегка не в себе – внутреннему парашюту почти не удалось затормозить мое падение, – поэтому спросила: «Может, все-таки откроешь бутылку вина?» – «Ты где припарковалась?» – бросил он, по-прежнему не глядя на меня. «Я приехала на метро и уже ухожу», – сказала я, вставая и подхватывая сумку. «Да ладно, можешь здесь переночевать, мне это не помешает – я привык валяться на диване и телик смотреть, пока не засну. Не люблю расписания и ограничения. Если хочешь, иди в спальню, никаких проблем». Я сказала, что предпочитаю спать дома, он не пошевелился. «Пока!» – крикнула я, отпихнув ногой Папу, который тоже собирался вышмыгнуть на лестничную клетку, и захлопнула дверь.

«Он отправил тебя домой на метро, – думала я, шагая к станции „Порт-де-Лила“. – И даже не открыл вино, которое ты принесла. С ума сойти!» Я чувствовала унижение, не очень понимая его природу, знала только, что с этим нужно как-то справиться. В метро получила эсэмэску: «Все в порядке?» И через две минуты еще одну: «Ты дома?» Я не ответила, подумав, что все не так уж и плохо: я уношу с собой воспоминание о желании, которое сильнее стыда, сильнее всего на свете. Я украла божественный огонь, и меня постигла кара – стыд, обернувшись орлом, терзает клювом мою печень, – ну и что? Да, мне больно, говорила я себе, сидя в метро, но оно того стоило. Цена не так уж велика, думала я, чувствуя, как во мне поднимается волна слов и фраз, как они сливаются в звонкие фрагменты, в мозаику, оперу, океан образов, роман, фильм. Я аккуратно заворачивала в бумагу воспоминаний его пальцы, тянущиеся к моей груди, его губы, упругий член под своей ладонью, кулак, дернувший мою голову назад за волосы, как дергают коня за удила; я тщательно упаковывала желание в хранилище памяти, чтобы оно не исчезло и не сломалось, – это хрупкая материя, нужно было продлить ей жизнь. Если уж из этого ты не сможешь сделать роман, говорила я себе, что тогда тебе нужно? Ко мне уже вернулось тепло, желание горело на кончике языка, как готовое сорваться слово, жизненная сила пришла в движение, как набирающий обороты мотор. Что-то желать от Криса, конечно, напрасный труд, но может ли труд быть напрасным, если в результате появится книга? – говорила я себе.