Единственный, кому ты веришь

В итоге, вернувшись в Париж, я согласилась с ним встретиться, невзирая на то, что в Оверни Крис донимал меня вопросом, когда я возвращаюсь, а стоило мне приехать, его нетерпение сдулось, и он назначил свидание только через три дня. Крис жил в квартире своего кузена у Порт-де-Лила – «он стюард, часто уходит в рейс» – и с удовольствием присматривал за его котом по кличке Папа, в котором души не чаял. Таким образом выяснилось происхождение многочисленных фотографий кота, свернувшегося на старом диване, – Крис постоянно вывешивал их на своей странице в Фейсбуке, и раньше я думала, что они сделаны в доме его родителей в Севране. Он сказал мне адрес и код подъезда, добавив: «В квартире будет удобнее работать, чем в кафе». Я приехала с макбуком и в кружевном платье, купленном накануне с надеждой, что оно ему понравится, но не собиралась брать инициативу в свои руки и была готова к тому, что между нами ничего не произойдет, как и в первый раз. Даже не стала делать ставку на «сбудется – не сбудется», просто решила дать виртуальной любви второй шанс осуществиться в реальности – так пишут книги «в стол». Я не слишком верила, что у нас что-то получится, даже подозревала, что у Криса есть определенная проблема, но Клер Антунеш надеялась во мне, ее любовная энергия зрела внутри и толкалась, как ребенок, готовый родиться.

Крис впустил меня, забрал из рук бутылку вина и пакет фисташек, понес их на кухню, а я тем временем оглядела маленькую гостиную, сразу узнав дряхлый диван. Уходя из дома, я благоразумно наглоталась антигистаминов – у меня аллергия на кошачью шерсть, – но Папы пока нигде не было видно.

За открытым окном стоял теплый вечер, и дерево тянуло ко мне ветви над подоконником. Крис вернулся с пустыми руками, сел на стул слева от меня; завязался какой-то пустой разговор, ни о чем, даже не о нашем туманном проекте книги; мне никак не удавалось отвести взгляд от ямки у него между ключицами; смотреть куда-нибудь в сторону, как, несомненно, сделала бы Клер Антунеш, не получалось. Сказать уже было нечего, и я начала нерешительно задаваться вопросом, зачем вообще сюда пришла, пусть хотя бы откроет вино, как вдруг Крис протянул руку и, не переставая говорить, принялся меня поглаживать кончиками пальцев, небрежно и лениво, как кота. Он гладил мою грудь и бедра, живот под кружевом платья, едва касаясь, но очень сексуально; я подумала, что, будь на моем месте Клер, он касался бы ее шеи и волос. О чем Крис тогда говорил, я не помню – возможно, шептал мое имя или спрашивал, нравится ли мне; я и не думала отстраняться, у меня шумело в ушах. «Тебе нравится?» Зачем сейчас говорить, зачем думать, я уже возбудилась, своими прикосновениями он рассказал мне о точных контурах моего тела. «Камилла, ответь, тебе нравится?» Этот низкий, властный голос был мне не знаком. Крис взял мою руку и положил себе на член, напрягшийся под ладонью, жар волной прокатился у меня к затылку, во рту не хватало слов. Клер Антунеш рассеялась на молекулы, я сорвала платье вместе с ее девичьими робкими мечтами. В моих руках тело Криса – потрясающее тело, – а мы не в Фейсбуке, чтобы ласкать друг друга словами, мы здесь и сейчас; любовь, любовь здесь и сейчас. Его твердый член – мой трофей, я чувствую его под тканью брюк и начинаю их расстегивать. Мужская эрекция для женщины – это символ ее власти, царский скипетр. Интересно, догадываются ли об этом мужчины? (Ладно уж, Луи, ты не обязан отвечать.) Для меня в этом опьянении – и коронация, и отречение, точка беспамятства, освобождающая от любых опасений, я становлюсь царицей и никем.

Теперь он меня обнимает, его губы ложатся на мои, его язык, мягкий и сокровенный, медленно движется у меня во рту, его глаза закрыты, мое лицо поймано в венчик его ладоней, от его нежности плавится мое сердце, он целует Клер Антунеш, говорю я себе, он хочет меня, но целует Клер Антунеш. Вдруг он резко вскакивает: «Идем в другую комнату» – и тянет меня за руку в коридор, ведущий в спальню. По дороге мы останавливаемся у входной двери, чтобы снова поцеловаться. Он снимает рубашку в полумраке, как в замедленной съемке, я кладу руку на его голое плечо, гладкое, как стекло, мы бессмертны, за этим стеклом – лето и зыбкое, жаркое, дрожащее марево чувств, мир вокруг беспредельно расширяется, в моей грудной клетке взрывается сверхновая, и волна пламени сносит все вокруг, мы вечны, волна несется в бесконечном пустом пространстве, и уже ничего не существует, кроме нас, жизнь никогда не бывает такой, только в этот момент бешеной скачки без седла на обезумевшем коне.