Единственный, кому ты веришь

Домик оказался чудесный – в традиционном северном стиле, каменный, просторный и выстуженный. Три спальни, в первой детская кроватка, во второй двуспальная кровать и белая колыбелька под старину – у меня в детстве была очень похожая игрушечная, для кукол. Я поправила у колыбельки полог, вспомнив, как он должен висеть, словно мысленно встретилась с собой, маленькой. В третьей, самой большой спальне поменяла простыни и наволочки, положила продукты в холодильник. Правая рука болела, указательный палец покраснел и распух – похоже, были вывихнуты две фаланги. Крис разводил огонь в камине – я слышала стук поленьев. На улице к вечеру поднялся ветер и теперь ломился во все щели, скуля, как раненый пес; деревья плясали в сгущавшихся сумерках, бурно переговариваясь на языке жестов. «Так не может продолжаться, – сказала я, подходя к Крису. – Мы здесь не уживемся». – «Ладно, – отозвался Крис, подкидывая тонкие веточки в затеплившийся огонек. – Сейчас уедем». Он выпрямился во весь рост, и я снова почувствовала страх, даже попятилась. «Нет, погоди, уже ночь, и похоже, надвигается шторм, сейчас ехать опасно. Давай переночуем, а завтра, может, все угомонится», – я имела в виду и ветер, и нас обоих. Отблески огня ложились на щеки Криса, у него было пунцовое лицо влюбленного. «О'кей», – кивнул он, поворошив поленья в камине, и развалился на диванчике напротив меня. Я включила свой ноутбук, он – свой. Интернет тут работал плохо; Крис воткнул наушники и принялся отбивать пальцами ритм неслышной мне песни. Через некоторое время он встал, пошарил в шкафах, нашел электрический чайник и поставил кипятиться воду. Жестом предложил мне кофе, я покачала головой. Он с сердитым видом сделал себе бутерброд, прошел у меня за спиной к камину проверить огонь, попутно кинув взгляд на мой ноут. «Что ты там читаешь?» – «Ничего». Я быстро опустила экран – не хотела, чтобы он знал, что я лазила на сайт прокатного агентства «Авис» посмотреть, нельзя ли через него добавить меня в водители. До этого физический страх перед мужчиной мне довелось испытать всего один раз в жизни – когда у мужа случился приступ ревности и он с бешеными глазами наотмашь ударил меня по лицу. В результате мне пришлось делать лазерную операцию на глазе из-за отслоения сетчатки, но я была молода и верила, что это нормальная цена за любовь: я желанна, и у мужчины от этого сносит крышу. Теперь все было иначе: я перестала быть желанной, и мужчина этого не вынес. Вот что привело его в ярость: он пожелал то, что желать нельзя, и сам себе был отвратителен. Это не персональная, а социальная реакция, не Крис, а его образ в социуме. Брахман оказался среди неприкасаемых, подумалось мне. Я – неприкасаемая. «За пятьдесят!» Даже наедине со мной Криса терзал стыд: его обманули, предали, унизили; я стояла перед ним, как зеркало, в котором отражался его позор. Белый полог колыбельки маячил светлым пятном в темноте, я смотрела на него и пыталась понять: быть может, Криса внезапно охватил ужас оттого, что он спал с женщиной, которая уже не способна иметь детей? Возможно, дело в том, что мужчины проводят параллель между бесплодием и импотенцией? Что это – отвращение к стерильности? Или подсознательный страх переспать с собственной матерью? Почему тогда молодые женщины не испытывают ничего подобного? Ведь они не боятся ровесников своих отцов, даже наоборот, ищут их расположения. А зрелые мужчины не стесняются спать с ровесницами своих дочерей. Но почему? Откуда взялась эта разница, общепринятая и повсюду узаконенная? Отчего мужчины сделались привилегированной кастой?… Короче, Луи, я делала то, что всегда делаю перед лицом опасности, – черпала силы в разуме, давила тревогу мыслью, напряженно думала, чтобы меньше страдать; мозги служили мне перевязочным материалом. Но в тот раз моя система безопасности давала сбои, я это чувствовала. Разум уже не обеспечивал мне защиту, напротив, он обострял зрение, помогал лучше рассмотреть голую правду. Выйти из заблуждения – это еще хуже, чем заблуждаться, потому что, когда рушатся иллюзии, уже ничто не скрывает от тебя реальность во всей ее неприглядности. Реальность незыблема, ее невозможно изменить усилием воли – как только это осознаёшь, делается страшно, и остается лишь собрать себя из кусочков, снова обрести чувство удовольствия, компенсировать несчастье ощущением жизни. «Смотри-ка, тут есть компакт-диски. Интересно, что за музыка?…» Я нашла альбом Ману Чао, включила аудиосистему и принялась самозабвенно танцевать – веселый ритм увлекал меня в беспамятство, он вымел из моей головы все мысли, кроме одной: может быть, Крис ко мне присоединится, думала я. Танец – как секс, это способ сблизиться, не пользуясь словами. Но Крис посмотрел на меня с раздражением и, нервно похватав свои вещи, ушел в дальнюю комнату. Буря уже разбушевалась, ветки лупили по стеклам, свет дрожал, я танцевала, обнявшись с ветром.