Эдипов комплекс. Мама, я люблю тебя

После завтрака мы должны сойти вниз. Ганс очень радуется этому и собирается, вместо того чтобы остаться, как обыкновенно, у ворот, перейти через улицу во двор, где, как он часто наблюдал, играет много мальчиков. Я говорю ему, что мне доставит удовольствие, когда он перейдет улицу, и, пользуясь случаем, спрашиваю его, почему он испытывает страх, когда нагруженные возы отъезжают от платформы (В).

Ганс: „Я боюсь, когда я стою у воза, а воз быстро отъезжает, и я стою на нем, хочу оттуда влезть на доски (платформу), и я отъезжаю вместе с возом“.

Я: „А когда воз стоит, тогда ты не боишься? Почему?“

Ганс: „Когда воз стоит, я быстро вхожу на него и перехожу на доски“.

(Ганс, таким образом, собирается перелезть через воз на платформу и боится, что воз тронется, когда он будет стоять на нем.)

Я: „Может быть, ты боишься, что, когда ты уедешь с возом, ты не придешь больше домой?“

Ганс: „О, нет, я всегда могу еще прийти к маме на возу или на извозчике; я ему даже могу сказать номер дома“.

Я: „Чего же ты тогда боишься?“

Ганс: „Я этого не знаю, но профессор это будет знать“.

Я: „Так ты думаешь, что он узнает? Почему тебе хочется перебраться через воз на доски?“

Ганс: „Потому, что я еще никогда там наверху не был, а мне так хотелось бы быть там, и знаешь почему? Потому, что я хотел бы нагружать и разгружать тюки и лазать по ним. Мне ужасно хотелось бы лазать по тюкам. А знаешь, от кого я научился лазать? Я видел, что мальчишки лазают по тюкам, и мне тоже хотелось бы это делать“.

Его желание не осуществилось потому, что когда Ганс решился выйти за ворота, несколько шагов по улице вызвали в нем слишком большое сопротивление, так как во дворе все время проезжали возы».

Профессор знает также только то, что эта предполагаемая игра Ганса с нагруженными возами должна иметь символическое, замещающее отношение к другому желанию, которое еще не высказано. Но это желание можно было бы сконструировать и теперь, как бы это ни показалось смелым.

«После обеда мы опять идем за ворота, и по возвращении я спрашиваю Ганса:

„Каких лошадей ты, собственно, больше всего боишься?“

Ганс: „Всех“.

Я: „Это неверно“.

Ганс: „Больше всего я боюсь лошадей, которые имеют что-то у рта“.

Я: „О чем ты говоришь? О железе, которое они носят во рту?“

Ганс: „Нет, у них есть что-то черное у рта“ (прикрывает свой рот рукой).

Я: „Может быть, усы?“

Ганс (смеется): „О, нет!“

Я: „Это имеется у всех лошадей?“

Ганс: „Нет, только у некоторых“.

Я: „Что же это у них у рта?“

Ганс: „Что-то черное“. (Я думаю, что на самом деле это — ремень, который ломовые лошади носят поперек головы.) „Я боюсь тоже больше всего мебельных фургонов“.

Я: „Почему?“

Ганс: „Я думаю, что когда ломовые лошади тянут тяжелый фургон, они могут упасть“.

Я: „Значит, маленьких возов ты не боишься?“

Ганс: „Нет, маленьких и почтовых я не боюсь. Я еще больше всего боюсь, когда проезжает омнибус“.

Я: „Почему? Потому что он такой большой?“

Ганс: „Нет, потому что однажды в таком омнибусе упала лошадь“.

Я: „Когда?“

Ганс: „Однажды, когда я шел с мамой, несмотря на глупость, когда я купил жилетку“.

(Это потом подтверждается матерью.)

Я: „Что ты себе думал, когда упала лошадь?“

Ганс: „Что теперь всегда будет так — все лошади в омнибусах будут падать“.

Я: „В каждом омнибусе?“

Ганс: „Да, и в мебельных фургонах. В мебельных не так часто“.

Я: „Тогда уже у тебя была твоя глупость?“

Ганс: „Нет, я получил ее позже. Когда лошадь в мебельном фургоне опрокинулась, я так сильно испугался! Потом уже, когда я пошел, я получил свою глупость“.

Я: „Ведь глупость была в том, что ты себе думал, что тебя укусит лошадь. А теперь, как оказывается, ты боялся, что упадет лошадь?“

Ганс: „Опрокинется и укусит“[98].

Я: „Почему же ты так испугался?“

Ганс: „Потому что лошадь делала ногами так (ложится на землю и начинает барахтаться). Я испугался, потому что она ногами производила шум“.

Я: „Где ты тогда был с мамой?“

Ганс: „Сначала на катке, потом в кафе, потом покупали жилетку, потом в кондитерской, а потом вечером домой мы проходили через парк“.

(Моя жена подтверждает все это, а также и то, что непосредственно за этим появился страх.)

Я: „Лошадь умерла после того, как упала?“

Ганс: „Да“.

Я: „Откуда ты это знаешь?“

Ганс: „Потому что я это видел (смеется). Нет, она совсем не умерла“.

Я: „Быть может, ты себе думал, что она умерла?“

Ганс: „Нет, наверное, нет. Я это сказал только в шутку“. (Выражение лица его тогда было серьезным.)

Так как он уже устал, я оставляю его в покое. Он успевает еще мне рассказать, что он сначала боялся лошадей, впряженных в омнибус, а позже всяких других и только недавно — лошадей, впряженных в мебельные фургоны.

На обратном пути из Лайнца еще несколько вопросов:

Я: „Когда лошадь в омнибусе упала, какого цвета она была? Белого, красного, коричневого, серого?“

Ганс: „Черного, обе лошади были черные“.

Я: „Была она велика или мала?“

Ганс: „Велика“.

Я: „Толстая или худая?“

Ганс: „Толстая, очень большая и толстая“.

Я: „Когда лошадь упала, ты думал о папе?“

Ганс: „Может быть. Да, это возможно“».