Едкое солнце

Я не хочу ни в коей мере быть вульгарной, особенно описывая такой интимный момент, как рисование обнажённого гладиатора, но как ни старалась я, как ни пыталась вызвать в Пьетро ответное чувство, он не пошевелил ни одним, ни единым мускулом за всё время нашей работы.

После совместного кофе с фруктами Пьетро что-то чинил в сарае, в это время я, оставаясь на террасе, писала письмо маме. Если в общих чертах – рассказала, что всё хорошо, что мы с крёстной не разлей вода, что небо голубое, а солнце яркое. Ни слова о львах. Встал вопрос о доставке меня на почту. Валентина посмотрела куда-то вдаль, как если бы проверяла погоду на вечер.

– Пьетро вас отвезёт и вернёт обратно.

– Я могу и сама, – зачем-то сказала я. – Вдруг у него дела?

Синьора покачала головой:

– Я оплачиваю его время, а также расходы на горючее. Всё в порядке.

Через кухонное окно я наблюдала, как Валентина объяснялась с Пьетро, её руки проделали несколько ловких жестов. Он кивнул, невозмутимо и кротко. Я быстро переоделась в платье, расчесала волосы и нанесла на искусанные губы бальзам. Именно так и отправляются на почту, подумала я, глядя в зеркало. Снаружи донёсся мотор подъехавшего к дому мопеда. Я едва не забыла письмо.

Пьетро встретил меня спиной, сидя на мопеде, его руки упирались в руль, плечи поднялись и замерли в ожидании. Как было сказать ему, что я уже вышла? Долго не думая, я аккуратно умостилась на оставленное для меня место на сиденье и ещё аккуратнее – во имя Отца и Сына и Святого Духа – коснулась Пьетро, будто Святого Грааля. Колеблющиеся мои руки скользнули дальше и обхватили его за широкую талию, преисполненную силы и крепости. Не знаю, законы ли физики виноваты или ещё какие, но удивительная уверенность и спокойствие Пьетро вдруг передались мне через эти касания, утихла дрожь, кровь полилась по конечностям, они перестали быть ватными, и тогда я прижалась уже всем исстрадавшимся своим телом к мощному телу Пьетро. Глаза закрылись. Я прыгнула со скалы в океан после долгого колебания. Сердце тревожилось, работало на износ, но я была согласна на короткую жизнь, если в ней никто и ничто не отлучит меня от спины Пьетро.

Мы сорвались с места неожиданно, резко, я взвизгнула, и это меня рассмешило. Поняла я, только минуя аллею кипарисов, что Пьетро меня не слышал. Но улыбка моя продолжала жить, а счастье – молча кутать наши тела. Я впилась в надёжный стан Пьетро сильнее, прижалась щекой к его разогретой солнцем широкой спине, сомкнула глаза, его волосы на ветру щекотали мне лоб, и в один из моментов я едва не потеряла равновесие и не повалила нас на бок. Мы ехали самыми прекрасными местами, хотя они не были мне незнакомыми, и серая лента дороги казалась мягкой, как шёлк, хотелось потрогать её рукой, словно это были волны, над которыми мы летели.

В деревне оказалось тихо, но вот на почте случился маленький ураган: две статные синьоры – те, что «Лоретта» и «Аделаида», – выясняли, какая из партий честнее – либеральная или христианско-демократическая. Как бы не с утра они там околачивались. Вошла я, и они, продолжая спорить, стали кидать на меня взгляды. Пьетро ожидал снаружи. Я купила конверт с маркой и вложила в него письмо, заклеила, написала адрес и бросила в металлический ящик. Я столь возмутительно нарушила царившую там накалённую атмосферу, залетев, словно ветерок в знойное пекло, что «Аделаида» с «Лореттой», едва я вышла, последовали за мной, не прерывая словесной баталии.

Вот и всё, пожала я плечами, подойдя к Пьетро. Он кивнул. Я вновь опустилась позади него и плотно обвила его руками. Боюсь и представить, сколько тем для обсуждений я подарила вечно голодным синьорам.

«Неужели вправду всё?» – думала я, пока мы двигались неспешно по улице, словно не имели цели и уж точно – желания возвращаться. Или так казалось мне одной? И мопед вдруг зарычал, подхватил нас, как ошалелый неук, и резко свернул с главной дороги, потерялся с глаз почтовых синьор и помчался куда-то в неведомую мне сторону. Пьетро услышал мольбы! Будто они закусали, налетев вдруг назойливыми мошками, но, может, они всё-таки были ему милы не меньше, чем мне. Я знала, что он слышит меня, всегда это знала.

Мимо устремились минуты, замелькали цветы на окнах, чьи-то тени и велосипеды у крылец, и всё в итоге сливалось в проносившуюся желтизну камней на стенах, вскоре и улица осталась позади. Дома сиротливо раскидало по холмам, густой плотный воздух, плавившийся в тесноте домов, трясшийся от зноя, наконец-то расступился перед нами. У белоснежной акации в самом цвету мы повернули и остановились перед старым каменным домиком, и я тогда уже знала, клянусь святым, что там мне будет лучше всего на целом свете. Из печной трубы взлетал дымок. В траве пели цикады. Пьетро взял меня за руку уверенной своей рукой и повёл за собой по дорожке, минуя заросли молочая и ломоноса. У входа он постучал три раза и отворил дверь. На нас набросился пряный аромат поспевшего обеда.