Едкое солнце

Я бросила на прощанье этому крайне неприятному существу за прилавком:

– В искусстве любви, разве что.

Мы ретировались без оглядки, как нашкодившие дети. Я чувствовала себя обязанной каким-то образом рассказать Пьетро, что такое музыка. Мы вернулись на «танцующую» улицу, брошенную на карту города вихляющей ниточкой.

У стены дома – в его дружелюбно распахнутых окнах стояли и наслаждались вечером жильцы – играли музыканты, разодетые в национальные костюмы. Играли ладно, с душой, их симпатичные лица были румяными и светлыми. Их руки дарили жизнь мандолине, гитаре, тамбурину и кастаньетам. Уже в который раз за вечер звучала и исполнялась тарантелла. Я взяла руку Пьетро, другую свою руку положила ему на грудь, он коснулся моей талии. Мы стали двигаться под музыку, но не ту, что играла для всех, а ту, что звучала только между нами – в темпе осторожном, анданте или, может, даже ленто.

Покачиваясь, прижавшись друг к другу, топчась на одном сером каменном квадрате, который нас выбрал. Мы вновь разговаривали. Я – с его ключицей, он – с макушкой моей головы. Я вбирала в себя его неостывший запах солнца и надеялась раствориться и представить себе наши движения без единого сопроводительного звука. Мечтать об этом оказывалось проще, но я не оставляла попыток, пока мне не открылась банальная истина, разметавшая по сторонам любые мои переживания – Пьетро танцевал под стук моего сердца. Он слышал самое главное, и этого было достаточно нам обоим. Вокруг никого вдруг не осталось, только тени всё вздрагивали, двигались по стенам зданий и камням улицы. Но кроме нас – никого. Над нами раскинулись древние созвездия, видавшие много любовных историй, больших и коротких. Они точно улыбались нашему танцу. Стать частью их воспоминаний – это ли не высшая, истинная цель влюблённых?

Глава 6

До чего равнодушно солнце, этот бледный и одинокий, подобно нарциссу, цветок неба. Как скоро, бесцеремонно вмешались в нашу тайную ночь его лучи. Покинули нас посеребрённые лица свидетелей-мудрецов – Геркулеса, Змееносца и прочих, все ушли на второй, невидимый план. Пречистая Мадонна! Мало ты времени отвела ночи! Сколь коротка её каждая новая жизнь! Несправедливо, коварно это правило, а я слишком немудра и пьяна любовью, чтобы признать его разумность.

Озарил Сиену рассвет, тихий и нежно-розовый, точно цветы магнолии. Мы наблюдали его и кривоватый абрис города под густой пинией на холме. Растворилась ночь, в ней остались наши прогулки, касания, танцы и некоторые другие события, которые отчего-то я не решаюсь перечислить.

Стебли трав ещё клонились к земле, отягчённые каплями росы. Впервые за ушедшие сутки я по-настоящему прочувствовала холодок свежести, мои плечи дрогнули, и тогда Пьетро обнял меня со спины, прижав к себе, и мне вновь сделалось тоскливо, потому что недавнее настоящее стало прошлым. Вскоре мы направлялись в наше будущее – я надеялась, счастливое, – Пьетро вёз меня домой. Я, как и в прошлый раз, просила остановиться у аллеи кипарисов, у конкретного дерева. Там мы вновь поцеловались… В кронах над нами щебетали чижи, а может, вьюрки, а над кронами стлалась холодная ещё высота синих небес, и мир вокруг полнился какой-то священностью, по-утреннему хрупкой, чистой, словно вдруг по нему разлилась тишина мира Пьетро. Вновь я глядела в его глаза. Могли они быть глубже, ещё печальнее? Могла ли зелень холмов блестеть ярче? Мог ли тот, едва родившийся, день стать юнее?

Пьетро переоделся и на прощанье сжал мою ладонь в своей. Я падала в сон. Когда мы расстались, я коснулась щекой подушки, исчезла для всего живого и проспала до трёх часов. Озорник Морфей не посыпал меня из волшебного своего мешочка с чудесами, и снов я не видела, потому смогла набраться как следует сил. По возвращении из крепкой тишины меня приветствовал свист какой-то птицы в открытом окне. Он показался мне безрадостным, но меня это нисколько не трогало, ведь я снова увижу Пьетро, совсем скоро. Я привела себя в порядок, беззаботно гадая, кто же всё-таки моя крёстная – фея Сирени или фея Карабос. Она нашлась на кухне, раскладывала яркие разноцветные овощи. Что-то в её руках, во взгляде почудилось не вполне нормальным, так обычно на ветвях застывает предчувствие грозы. В её ко мне смутной полуулыбке бледнело сомнение. И я напряглась. Я-то решила, что натворила чего-то непоправимого.

– Случилось горе, – сказала она. – Синьора Джаннотти…

Хотелось заткнуть уши, спрятаться под одеялом и ждать, пока не стихнут слова, прокатившиеся громом, хоть и озвучены они были тихим голосом крёстной.

– Когда это случилось?

– Утром. Пьетро успел с ней попрощаться. Эти продукты мы приготовим на завтрашний стол.

Пьетро, мальчик мой, как он там один? Без сна и сил… Осиротел, мой медвежонок… Да как же это так? Внутри меня бушевали злость, обида, неприятие. В конце концов я успокоилась достаточно, чтобы зашевелиться, сдвинуться с места, потянуться за ключами от машины. Валентина, прочитав мои мысли, сказала: