Эдмонд Гамильтон. Повелители Утра

Мартина охватила паника, смешанная с нетерпением, когда он смутно осознал, что слишком долго думал об этом, что начал сдаваться. Он не должен сдаваться, он не должен возвращаться. Опасно!

…Но было уже слишком поздно, он уходил, дрейфуя по тёмным волнам, в сонном полузабытьи сознание Эдварда Мартина полностью отделилось от клеток мозга, в которых оно обитало, нематериальная паутина силы, движущаяся по незнакомым измерениям, как и прежде….

Темп — или ощущение его — нарастал. Его словно подхватило какое-то неосязаемое течение, всё быстрее и быстрее увлекая в небытие. Смутный сигнал тревоги пронзил его сознание. Такого стремительного движения с ним никогда раньше не случалось. Что-то было не так….

Не так! Ужасное стремительное течение неслось вперёд, прорываясь в полной тишине из темноты в темноту, увлекая его за собой. Он пытался бороться с этим, но не знал, как. Он почувствовал опасность, погибельную угрозу, от которой его разум не мог убежать, и на мгновение вспомнил все предупреждения.

Удар! Внезапная, ни с чем не сравнимая, сокрушительная боль, сквозь которую ошеломлённые электроны пронеслись, как падающие звёзды по небесному своду. И после этого не осталось даже воспоминаний о страхе.

II

Мартин смутно осознал, что его кто-то трясёт. Его трясли физически, трясли его тело. Он чувствовал, как чьи-то пальцы впиваются в плечо, а где-то далеко-далеко раздаются голоса. Значит, он был в безопасности. Он снова лежал на своей койке, и Феррис был рядом и пытался разбудить его.

Реакция, более сильная, чем породивший её ужас, вызвала у него приступ рвоты, и он попытался встать. А затем, как обычно, потерял сознание.

Снова тряска и настойчивые голоса. Мартин застонал. В лицо ему плеснули тёплой дурно пахнущей водой. Кашляя и задыхаясь, он с трудом попытался принять сидячее положение. К нему вернулись осязание и слух. Он моргнул, чтобы прояснить затуманенное зрение, и удивился, почему бьют барабаны и почему так много криков. Должно быть, в лагере что-то произошло…

— Феррис, — выдохнул он. — Феррис!

Появилось лицо. Соткавшись из тумана и колеблющихся очертаний, оно медленно-медленно прояснилось и обрело форму. Бородатое лицо, загорелое, хищное, жёлтое от застарелой лихорадки, увенчанное побитым стальным колпаком. Два чёрных, налитых кровью глаза пристально всматривались в него.

— Феррис? — прошептал Мартин и затих. Его сердце забилось с глухим стуком.

— Педро! — закричало лицо. — Педро, проснись!

Оно говорило по-испански. Руки, похожие на медвежьи лапы, протянулись к Мартину и не без злобы принялись трясти его, пока у него не застучали зубы. — Ты слышишь меня, Педро? Через час мы выступаем!

Мартин уставился на бородатого мужчину с ввалившимися щеками и в стальном колпаке. Затем он повернул голову. Рядом с ним, наклонившись, стоял ещё один человек, но это был не Феррис и не кто-нибудь из его знакомых, и его не было в хижине рядом с раскопками, а вокруг было много людей, которые кричали, перекрывая грохот барабанов…

Он обрёл дар речи и закричал. Огромная ороговевшая ладонь зажала ему рот. Он кусал и рвал её, и она исчезла, чтобы тут же вернуться и довольно сильно ударить его по голове. Он затих, и бородач произнёс:

— Совсем умом тронулся от лихорадки.

Последовали проклятия, а затем взволнованный вопрос:

— Что же нам делать, Манрике?

Второй голос, мягкий, вкрадчивый и непреклонный произнёс:

— Он должен идти! Попробуй ещё раз воду, Эррера. Только держи его крепче и дай мне поговорить с ним. Возможно, я смогу успокоить его.

Снова душ из солоноватой воды, которую он умудрился непроизвольно вдохнуть и закашляться, поперхнувшись. Мартин попытался сопротивляться, но его руки были схвачены такой хваткой, которую не смогли бы разорвать и два Мартина. Он, дрожа, поднял голову, его взгляд был ошеломлённым и диким.

Перед ним стоял человек по имени Манрике. Он был тонким и легковесным, в то время как Эррера был широким и тяжёлым. Его лицо тоже было желтоватым, костлявым и обгорелым на солнце, но борода была аккуратно подстрижена, а глаза смотрели умно, с каким-то печальным юмором.

— Педро, — тихо сказал он. — Послушай, амиго. Ты должен встать и пойти с нами. Мы должны отправиться с Эрнандо де Чавесом, а сам Альварадо покинет это место завтра, так что, если ты не пойдёшь, тебя вместе с другими больными оставят на милость индейцев. Ты понимаешь?

— Б-ррум! — гремели барабаны. — Б-ррум-бум!

Мартин попытался трижды, прежде чем смог произнести слова.

— Нет, — прошептал он. — Я ничего не понимаю. Кто вы?

Он заговорил по-испански, и это вышло у него само собой. Позади него застонал Эррера.

— Клянусь окровавленным подбородком Уицлпочли! Кто мы такие? В самом деле? Болезнь сожрала его разум.

Манрике сказал успокаивающим тоном, каким разговаривают с испуганным животным: