До конца года я избегал вечеринок и чаще всего ходил по кафешкам и паркам Сен-Жан-Фалез с Линдси и время от времени ездил с ней в отпуск в Италию, Францию и Испанию. Настроение отчего-то все время было кислое – и не только из-за провала с банкиром. Если подумать, причина была во всем банковском деле. Женева – город дорогой и немыслимо шикарный. Но, по мере того как 2008 год приближался к завершению, элегантность уже хлестала через край и переходила в экстравагантность. Все больше был наплыв супербогачей – в основном из стран Персидского залива, а конкретно – из Саудовской Аравии, наслаждавшейся наивысшими ценами на нефть в условиях наивысшего глобального финансового кризиса. Члены правящей саудовской династии снимали целые этажи в пятизвездочных гранд-отелях и приобретали целиком люксовые магазины по другую сторону реки. Они закатывали грандиозные банкеты в ресторанах, удостоенных звезд Мишлена, и гоняли по мощеным улицам на хромированных «Ламборджини». В любое время было бы трудно лицезреть то демонстративное потребление, какое всегда было в Женеве, но особенно оно неприятно в период экономического кризиса, который американские средства массовой информации сравнивали с Великой депрессией, а европейские – с межвоенным периодом после заключения Версальского договора.
Нельзя сказать, что мы с Линдси сильно страдали: в конце концов за нашу квартиру платил Дядя Сэм. Правда, каждый раз, когда мы общались с родными, ситуация выглядела куда менее радужной. Обе наши семьи знали людей, которые работали всю свою жизнь, а некоторые – на правительство США, чтобы выкупить у банков свои дома, но внезапная болезнь делала платежи по ипотеке невозможными.
Жить в Женеве означало жить в альтернативной, даже противоположной реальности. По мере того как остальной мир все больше и больше впадал в нищету, Женева процветала, и покуда швейцарские банки не ввязывались во многие виды рискованной торговли, они радостно прятали деньги тех, кто наживался на чужом горе. Кризис 2008 года, заложивший основу для кризиса популизма, который прокатился по Европе и Америке десятилетие спустя, помог мне понять – то, что разорительно для широкой публики, нередко благодатно для ее элит. Таков был урок, который правительство США еще не раз преподаст мне в других контекстах в ближайшие годы.
Токио
Интернет – явление фундаментально американское, но мне нужно было уехать из Америки, чтобы полностью это осознать. World Wide Web, Всемирная паутина, могла быть изобретена в Женеве, в исследовательской лаборатории ЦЕРН в 1989 году, но пути, которыми к Паутине осуществляется доступ, – принадлежат США, что дает американскому разведсообществу преимущество «игры на своем поле». Кабели и спутники, серверы и вышки – так много инфраструктуры Интернета находится под контролем США, что свыше 90 % всемирного интернет-трафика проходит через оборудование, разработанное, принадлежащее или управляемое американским правительством и американским бизнесом и расположенное на американской территории. Страны, которые в силу традиции обеспокоены подобными преимуществами, например Китай и Россия, попытались создать альтернативные системы вроде «Золотого щита» (он же – «Великий китайский файервол»), финансируемые из госбюджета подцензурные поисковые системы или национальные орбитальные группировки для геолокации, – но Америка остается гегемоном, хранителем «рычага», который может включить или выключить все на свете в любое время.
Не только инфраструктуру Интернета я называю сугубо американской. Это и средства компьютерного программирования (Microsoft, Google, Oracle), и аппаратное оборудование (HP, Apple, Dell). Здесь все, от чипов (Intel, Qualcomm), роутеров и модемов (Cisco, Juniper) до сайтов соцсетей, почтовых служб и файловых хостингов (Google, Facebook и структурно самый важный, но невидимый Amazon, предоставляющих облачный сервис не только половине Интернета, но и правительству США). Хотя некоторые из этих компаний имеют производство, например, в Китае, сами компании – американские и подчиняются американским законам. Проблема, правда, в том, что еще они подчиняются секретным правилам американской политики, которая извращает закон и позволяет правительству США следить практически за каждым мужчиной, женщиной или ребенком, хоть раз касавшимся компьютера или смартфона.