Эдвард Сноуден. Личное дело

Этот многослойный метод называется «луковой маршрутизацией», отсюда и название TOR – «The Onion Router». В разведке бытует шутка: пытаясь взломать Tor, шпионы плачут. Здесь есть ирония, сопутствующая данному проекту: жили-были американские военные, захотели они разработать технологию, которая сделала бы киберразведку одновременно и труднее, и легче; разработали ноу-хау, чтобы сохранить анонимность разведслужащих – но получилось только за счет предоставления этой самой анонимности соперникам и среднестатистическим юзерам по всему земному шару. В каком-то смысле Tor даже нейтральнее самой Швейцарии. Лично меня он вернул в Интернет моего детства, подарив немного свободы от массовой слежки.

Все, что я здесь написал выше о повороте ЦРУ в сторону киберразведки или о превосходстве SIGINT над HUMINT, не значит, что агентство свернуло свои операции с участием сотрудников агентуры – такие, которые выполнялись с момента появления современного разведсообщества к моменту окончания Второй мировой войны. Даже я был в них задействован, хотя самая памятная моя операция закончилась провалом. Именно в Женеве я единственный раз лично познакомился с «объектом наблюдения», в первый и последний раз смотрел прямо в глаза человеку, а не в его досье. И должен сказать, вся эта история показалась мне какой-то низменной и грустной.

Сидеть где-то вдалеке, обсуждая, как «хакнуть» безликий комплекс зданий ООН, психологически было намного легче. Прямое участие может оказаться слишком неприглядным и эмоционально изматывающим, чего никогда не бывает в технической стороне разведки и почти никогда – в работе с компьютерами. В последней есть момент деперсонализации, которому способствует отстраняющее воздействие экрана. Если вперить взгляд в окно, это тоже сильно абстрагирует нас от наших поступков и избавит от осознания их важных последствий.

Я познакомился с этим человеком на вечере в посольстве. Оно проводит их во множестве, и туда обязательно наведываются сотрудники агентуры, привлеченные возможностью отыскать новую кандидатуру для вербовки, а заодно – посидеть в барах и сигарном салоне.

Бывало, агенты брали меня с собой. Я много рассказывал им о своей специальности, и вот, как я догадываюсь, настал момент, когда они решили продемонстрировать благодарность и в ответ «потренировать» меня. Я должен быть помочь им «наметить болвана», ибо в такой многолюдной среде самостоятельно им было не управиться. Моя прирожденная «гиковость» поспособствовала тому, что я вышел на молодых людей из ЦЕРН – Европейской организации по ядерным исследованиям. Я говорил с ними о своей работе с тем пылким воодушевлением, какого специалисты по деловому администрированию и бывшие политологи, составлявшие ряды агентуры, не потянули бы.

Как технический специалист, я без труда поддерживал свою «легенду прикрытия». Лишь только космополит в дорогом костюме спрашивал меня, чем я занимаюсь, я отвечал без запинки: «Работаю с компьютерами» (или, совершенствуя свой французский: «Je travaille dans l’informatique»), и интерес ко мне тут же пропадал. Правда, разговор на этом не прекращался. Когда ты в компании – новое лицо, а разговор идет не о твоей специальности, никого не удивит, что ты задаешь столько вопросов. И, насколько мне известно, люди тут же хватаются за возможность во всех деталях рассказать, насколько они компетентнее тебя в вопросах, которые для них так много значат.

Встреча, о которой я сейчас вспоминаю, произошла теплой ночью на внешней террасе высококлассного кафе в переулке неподалеку от Женевского озера. На подобных сборищах некоторые агенты при любой возможности оставляли меня одного, стремясь подсесть к какой-нибудь девушке, успевая своими профессиональными индикаторами оценить и высокую привлекательность, и ее студенческий возраст. Я не жаловался. По мне, намечать цели – милое хобби в дополнение к бесплатному ужину.

Я взял тарелку и сел за стол к хорошо одетому человеку с Ближнего Востока, в запонках и демонстративно швейцарской розовой рубашке. Мне показалось, что он одинок и чем-то выведен из себя, поэтому я стал задавать ему вопросы. Обычный прием: обнаружь любопытство – и пусть себе говорят! В этот раз мужчина говорил столько, как будто меня рядом и не было. Он был уроженцем Саудовской Аравии и рассказывал, как сильно любит Женеву. Он сравнивал красоты французского и арабского языков и воспевал абсолютную красоту одной швейцарской девушки, с которой он регулярно встречался, чтобы – гм – играть в лазертаг. Слегка заговорщицким тоном он поведал, что работает в сфере управления частным капиталом. В считаные минуты я получил блестящий вводный курс о том, что, собственно, делает частный банк таковым, а также лекцию о проблемах с инвестированием без выхода на рынок, когда богатство твоего клиента сопоставимо с фондом национального благосостояния.

«А кто ваши клиенты?» – поинтересовался я.

И тогда он мне сказал: «Большая часть счетов, с которыми я работаю, принадлежит саудитам».