Эдвард Сноуден. Личное дело

В организациях вроде АНБ – где злоупотребления стали структурной основой, словно это уже не вопрос личной инициативы, но идеология, – «соответствующие каналы» могут стать ловушкой для еретиков и изгоев. Я уже испытал поражение из-за отказа команды поддержать меня в Уоррентоне, а потом и в Женеве, где в процессе исполнения своих обязанностей обнаружил брешь в системе безопасности важнейших программ. Я заявил об этой уязвимости, но ничего сделано не было – о чем я тоже доложил. Мои непосредственные начальники не обрадовались этому, потому что их начальники были всем довольны. Цепочка субординаций – воистину цепь, которая связывает, и нижнее звено можно подтянуть вверх только верхним.

Я происхожу из семьи служащих в Береговой охране, и меня всегда восхищало, как много слов в английском языке имеет морской подтекст. Во времена парусных фрегатов даже такие мощные устройства, как морские суда, могли пострадать от течи. Когда на смену парусникам пришли пароходы, на море дули в свисток для подачи сигналов – о работах или грозящей опасности. Один свисток – пропустить с левого борта, два свистка – пропустить с правого борта, пять свистков – предупреждение.

Одни и те же выражения в европейских языках между тем, могут быть нагружены дополнительными коннотациями в зависимости от исторического контекста. Французы использовали термин denonciater большую часть XX века, но начиная со Второй мировой войны ассоциации с пособничеством немцам (denouncer и informant) исподволь привели к тому, что стало употребляться выражение lanceur d’alerte («тот, кто поднимает тревогу»). Немецкий язык, который до сих пор преодолевает свое нацистское прошлое и опыт Штази, продвинулся в терминологии дальше, изобретя помимо тех же общепринятых Denunziant («доносчик») и Informant («осведомитель») еще и Hinweisgeber («указатель», «подсказчик»), Enthueller («изобличитель»), Skandalaufdecker («раскрывающий скандалы») и даже ethische Dissidenten («этичный диссидент»). Тем не менее в Сети немцы употребляют таких слов мало, а в связи с нынешними разоблачениями, касающимися Интернета, просто заимствуют существительное Whistleblower («лицо, совершающее служебное разоблачение»; буквально – «дующий в свисток») и глагол leaken, говоря об утечке информации. Языки таких режимов, как Россия и Китай, со своей стороны, используют определения, которые несут резко неодобрительный смысл – snitch («ябеда», «стукач») и traitor («изменник», «предатель»). Существование сильной свободной прессы в этих странах позволило бы наполнить эти слова более положительными коннотациями или создать новые, которые толковали бы разоблачение не как акт измены, а как гражданский долг.

Итак, каждый язык, включая английский, демонстрирует присущее данной культуре отношение к власти даже тем, каким словом он обозначает акт разоблачения. Даже заимствованные из морского языка английские выражения, по смыслу нейтральные и мягкие, описывают поступок разоблачителей с точки зрения учреждений, которые считают себя пострадавшими, а не публики, которая страдает по вине этих учреждений. Когда учреждения объявляют об «утечке», предполагается, что leaker повредил что-то или виновен в саботаже.

Сегодня leaking и whistleblowing воспринимаются как взаимозаменяемые слова. Но, на мой взгляд, термин leaking должен использоваться совсем в другом смысле. Он должен применяться в отношении актов разоблачения, совершенных не для общественного блага, а в погоне за собственными интересами, для преследования институциональных или политических целей. Скажу больше: я считаю, что a leak, «утечка», – это что-то ближе к plant, сеянию зерен, в смысле «насаждения пропаганды». Иногда случается избирательный выброс секретной информации, чтобы воздействовать на общественное мнение или повлиять на принятие решений. Это большая редкость, чтобы «неназванные» или «анонимные» высшие правительственные чиновники, намеками или подсказками расположив к себе журналистов, не дали «просочиться» чему-нибудь секретному для продвижения собственной повестки дня и на пользу своему ведомству или партии.