Ее город

В конце концов, мне было суждено родиться в новом обществе. Здесь мужчины и женщины равны, всем одинаково приходится хлопотать о повседневных нуждах, рожать и воспитывать детей, в полдень все корпят на полях, орошая землю по́том. Все понимают, что каждая крупинка риса на тарелке — это результат тяжелого труда. То, что пропитание приходится зарабатывать в поте лица, — простая истина, горькая, словно хина. Спустя долгие годы в мире постепенно создалась атмосфера неподкупности, и пустота литераторов стала слишком явной, отчего они сами устыдились и раскаялись.

Разве я недостаточно раскаялась? Как-то в юности на собрании я обличила саму себя, сказав, что я мещанка. Вначале это, наверное, было просто самодурством, но позже я и правда стала так себя ощущать; растеряв же свой пыл, решила, что даже мещанка из меня неполноценная. В прошлом, когда выбирали зятя, в первую очередь искали мужчину снисходительного, иначе не стоило за него отдавать свою дочь, ведь семья — это величайшее дело для китайского народа. Это разновидность зрелости. Человек должен повзрослеть, разобраться, что хорошо, а что плохо. Вот и для писателя, который работает над книгой, зрелость — тоже самое важное. Ему следует не просто жить, а понимать, как жить необходимо, нужно обо всем позаботиться — отчетливо прописать и крупные события, и мелкие детали, даже то, что невозможно выразить. Только тогда читатель пропустит написанное через себя. Надо создать такой текст, чтобы он вызывал интерес, а интерес к жизни пробуждается, когда вы начинаете относиться к ней с пиететом, — это старинная китайская истина. Глубокое понимание житейских дел — тоже образованность. Цао Сюэциню удалось написать «Сон в красном тереме»[65], только когда он упал с облаков[66], а его герой проникся идеалами буддизма, лишь перестав помышлять о красавицах.

Я думаю, что я все еще очень неубедительна. Я словно сильный ребенок, строящий из себя героя, и будь мое лицо открыто — мир устыдился бы, как будто неприемлемо выставлять недостатки ребенка напоказ. Отношение Чжан Хуа выставило меня именно в таком свете, заставило меня покраснеть, устыдиться и в то же время смутиться.

Так и пролетело лето в нашем ЖК. Наступила осень, а за ней и зима. В самом начале зимы в Ухане не слишком холодно, хотя погода изменилась: воздух стал прохладным. Растения приобрели красно-фиолетовые оттенки, на камелиях появились новые бутоны, все птенцы достигли совершеннолетия, местные дети надели свитера и пальто и стали выглядеть неожиданно взрослыми. Профессор Жао Циндэ наконец подал в суд и, вырезав статью, опубликованную в вечерней газете, вывесил ее на велопарковке, обведя красным маркером. Не Вэньянь снова занервничала; она следила за собой, застегиваясь на все пуговки, потому что ни в коем случае нельзя стать посмешищем и проиграть в сравнении с профессором и его престарелой супругой. На висках Не Вэньянь прибавилось седых волос, лицо заметно порыхлело — оказывается, люди именно так и стареют. Ван Хунту, в отличие от жены, сильно не напрягался, а потому в его внешности не произошло столь значительных перемен.

Сильнее всех нас удивил тот самый старый носильщик. Однажды утром в начале зимы он вдруг нарисовался перед нашими воротами — там, где под козырьком имеется небольшая приступочка. На его коромысле болталась пара корзин, в которых лежали весы и моток пеньковой веревки — привычные инструменты старьевщика. Похоже, старик решил переквалифицироваться. Одет он был в выцветшую от многократных стирок суньятсеновку[67], на голове — сморщенная старомодная фуражка. Он словно сошел с фотографии исторической хроники — ни дать ни взять сельский кадровый работник времен пятидесятых. Держался старик с достоинством и кардинально отличался от летней версии самого себя. Он сидел на корточках рядом с воротами нашего ЖК и никуда не уходил. Как он вообще осмелился вернуться сюда и собирать здесь старье?! Старик все так же не отличался разговорчивостью, а прочесть его мысли никто не мог.

(9)

Первой старого носильщика заметила Толстушка. Поскольку они были знакомы, она улыбнулась ему, а потом вернулась во двор и принялась подметать площадку, но внезапно вспомнила о нем и помчалась к матери:

— Мама! Мама! Старый носильщик пришел!

Чжан Хуа разжигала горелку. Она отмахнулась от дочери:

— Не болтай ерунды!

— Это не ерунда!

Видя, что мать не принимает ее слова всерьез, она засуетилась и громко, решительно объявила:

— Я узнала старого носильщика!

— Ладно! Ты кого угодно узнаешь, включая председателя Мао.

— Я не узнала председателя Мао. Я узнала старого носильщика — он у ворот, в новой одежде.

Чжан Хуа некогда было отвлекаться, она буркнула:

— Ну и отлично.

Она водрузила котелок на горелку и, глядя на поднимающийся над ним пар, внезапно очнулась. Толстушка сидела прямо на клумбе и все еще злилась. Чжан Хуа подошла к девушке и слегка ее толкнула со словами:

— Я тебе верю. Пойдем посмотрим.