Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ

А сам, подвинувшись поближе к печурке, на огонь уставился. Смотрел, слушал, молчал. Потом еле слышно запел. Ашот прислушался. Песня знакомая. Давняя-давняя. Когда-то и он ее пел. Только когда это было? Да и было ли? А может, во сне видел тот костер на снегу. Тихую, звездную ночь. И ее… Совсем еще юную. Она сидела напротив. Огонь или песня румянили ее лицо? Она слушала, не отводила глаз. Не отворачивалась. Знала, не песня это была, а признание. Первое. Бесхитростное. Она не отвергла его в ту ночь. Видно, заворожила тайга обоих. Но ненадолго. Погас костер. На холодном снегу недолга его жизнь. Рассыпался в пепел. Замерзла на заледенелых лапах елей и песня. Слова ее не согрели. А может, не поверила девчонка та? И лишь ночь… Но и она прошла. Утром все забылось, как сон… А Олег, ну зачем поет? Разве песней можно вернуть ту ночь, ту девчонку? Сколько зим прошло, сколько намело снегу!

Но только отчего так болит память? Что ей, неуемной, до тех лет, до той девчонки? Она была и не была. Приснилась. Уймись!

Ашот схватил шапку в злую горсть. В комок — куртку. Скорее! Прочь от воспоминаний! От себя. Ничего нет. И не было! Все привиделось в свете костра. Да и сам постарел. На висках то ли пепел, то ли заморозки. Память вымораживали. Из головы — куда ни шло. Но память глубже. Она в сердце. Покуда доберется до нее холод, — смерть опередит.

Ашот из будки чуть не кувырком выскочил. Навстречу — Колька. Возвращался. У каждого свои беды и оплошки.

Ашот быстро надел лыжи. Куда? Да все равно. Лишь бы идти. И чем быстрее, тем лучше. От усталости скоро заломит ноги, потом все тело. А там, смотришь, не до воспоминаний будет.

Сколько он ходил по тайге? Да кто ж его замечал — это время? Он — от него, оно за ним гонялось.

— Ашот! Да хватит тебе! Ну прошу, вернись в будку. Зачем так? — внезапно встала на пути Нина.

— Почему ты здесь? Уходи! Уйди! Мне надо одному побыть. Понимаешь? Так лучше. Я потом приду.

— Ашот, не мучь ни меня, ни себя.

— Тебя?! А разве тебе больно?

— Я видела. Знаю. Олег… Эта песня. Но ты забудь. Ведь я смогла.

— Зачем пришла? Забыла! Вот и славно. Я тоже постараюсь. Иди! Я просто так. Это пройдет.

— Ты не задерживайся. Ладно?

— Я и так задержался. Пожалуй, слишком. Застрял в памяти. Ну да ничего. Иди!

— Ребята что подумают?

— Плевать! Я слишком много обращал на это внимания. Да спохватился поздно. Дай руки. Замерзла? Тебе нельзя. Дочка. Ты не должна болеть. Для нее. Может, в ней не обманутся, — грел он дыханием руки Нины.

— Ашот, так надо было. Зачем ворошить? У тебя тоже дети. Сыновья. Уже большие.

— Ты права. Ты всегда до глупого права. Но кому нужна твоя правота теперь? Я ж не слепец! Ведь пришла…

— Ашот, мне не легко. Верно заметил. Да только поздно. Теперь поздно все менять. И не в наших силах.

— А ты изменилась. Хотя о чем это я теперь? Сам-то тоже… Но это внешне. Ты прости меня. И не обижайся. Иди в будку. К своим. А то и впрямь домыслы начнутся. Говорят, что от детства старость тем и отличается, что в ней врать друг другу научились, хитрить. А еще бояться. Прежде всего самих себя. Ан чужих — не меньше. Как бы чего худого окружающие не подумали. Смешно все. Ну да ладно. У каждого свой опыт, а он как жизнь — плохая или хорошая. А ты не обращай внимания. Наверное, к старости сентиментальным стал, в воспоминания ударился. Но что тебе до них? Иди, иди, моя березонька. Может, и рада бы ты не гасить память мою. И свою. Но сама знаешь, после взрыва даже земля болеет. И долго. Поищи, и через много лет в траве шурф найдешь. Он — как рубец. Не зарастает. Видно, не случайно ты взрывником стала. Тяжелая у тебя рука. Сама прошлым не болеешь. А мне…

Нина резко вырвалась из рук Ашота. И побежала к будке.

— Нина!

Но она не остановилась. Черным сугробом растаяла меж деревьев.

Ашот не скоро возвратился в будку. А когда пришел, в ней все давно спали.

Раздевшись, он влез в спальный мешок. Закрыл глаза. И поневоле услышал тяжелый вздох. Она ли? Возможно. Кто же еще? Сон сжалился над ним лишь под утро.

Следующий день был труднее первого. Всюду нужно было успеть. Ничего не упустить. Встретиться со всеми, выслушать каждого. Дед Василий едва успевал за Ашотом. А тот торопился. Времени в обрез оставалось. Дел прибавлялось с каждым часом. Вот и теперь, едва выехал на стыковку профилей, лицом к лицу столкнулся с незнакомым человеком. Одет не как геолог. С рулеткой, с картой. Подошел поближе. И — нате вам! Только этих здесь недоставало. Он, видите ли, сотрудник института. Изучает тайгу. Каждую живую букашку в колбу запихивает и радуется, словно клад нашел.

— Другой бы участок избрали. Здесь взрывы проводим. Зачем рисковать? Шли бы на соседний. Тайга — она всюду одинакова, — пытался Ашот образумить человека.

— Меня как раз интересует, как чувствует себя фауна и флора тайги во время проведения ваших работ. То есть именно такой контакт человека с природой.

— С этим, что ли, контакт? — указал Ашот на букашку, неподвижно лежавшую на ладони сотрудника института.

— А что? Степень полезности этого порождения природы невозможно переоценить.