Ее внутреннее эхо

Он был зациклен на себе, но мягок и добр, голоса не повышал, не сердился, не сравнивал Катю с бывшей, не заострял внимание на ее промахах.

«Научишься», – добродушно хлопал ее по плечу, когда она забывала, сколько капелек оливкового масла нужно добавить на его бутерброд с моцареллой.

И она училась, понимая, что подруги великих людей обязаны это делать, обречены брать на себя все земное, пока их спутники покоряют мир и человеческие сердца.

– Крупный талант, живой классик, – печально говорил его агент Сурик, сидя позади Альберта в самолете и накручивая на карандаш прядь его волос.

– Убери руки, – сердито обрывала его Катя, но, на самом деле, она не сердилась.

Она знала, что имела право охранять волосы своего мужа от чужих посягательств – единственная, ей было приятно наливать ему воду в стакан, застегивать куртку и взбивать подушку.

Он не смотрел на часы, никуда не вскакивал, не улыбался виновато, не уходил ни к какой другой жене, а, напротив, доверял Кате свое расписание, свои встречи, поезда и покорно шел за ней, отложив ноутбук, когда она подходила и целовала его в шею: «пора».

Да, Катя пока что чувствовала себя чужой на этом празднике жизни, но она была безгранично счастлива. Тем более, что впереди была Москва.

Даже в узком просвете иллюминаторов ее ночные огни отличались от огней любого другого города.

Катя никогда Москву не любила, но сейчас она справедливо ожидала увидеть этот город с новой стороны.

Счастливым человеком. Женой.

У каждой медали есть две стороны.

В целом – все удалось. Все было так, как и два года назад, когда она покидала этот город – несчастная, ненужная, одинокая. Только теперь сторона была другая.

Удивительно, насколько все изменилось, оставаясь прежним. То же небо, но ярче, те же деревья, те же дороги, знакомые дома и незнакомые люди.

Но с другой стороны. С той, с которой их видит счастливый человек. Оказалось, это совсем иной размерчик.

«Убежала ли я от судьбы? Или все так и должно было случиться? Все прежнее, но другое. Скоро снова будет елка, но она не вызывает у меня боли, в новый год я смотрю с надеждой и радостью. Придется брать детей мужа на каникулы, развлекать их, учиться общаться с ними, учиться просто жить».

Кате еще хотелось приписать, что больше нет страшной зияющей дыры внутри, той пустоты, которую когда-то занимала любовь к Мите.

Но пустота была, а признаваться в этом не хотелось даже самой себе. Да и писать теперь стало некогда.

– У вас же прислуга, кажется, есть, – ворчала Соня, переворачивая сырники на сковороде, – зачем тебе готовить самой?

– Она не успевает… Она, в основном, убирается… А масла всегда надо столько добавлять?

– Масла, увы, всегда.

– А эти вот, антипригарные сковородки?

– Можешь поэкспериментировать, если мне не веришь. Смотри еще раз сюда. Я кладу сразу по три, ты пока начинай с двух, чтобы проще было переворачивать. Пробуй сама.

Катя пыталась запомнить и даже записать. Она очень прилежно всему училась, а кроме Сони было не у кого.

Прислуга, действительно, была – но новая и злая.

Старая и добрая осталась в бывшей Альбертовой семье, поэтому Кате пришлось звонить в агентство самой.

– Она ходит целый день и ворчит, что мы все разбрасываем, – смеясь, рассказывала она Соне.

– Другую найми.

– Да другая тоже будет ворчать. Я за ней хожу и все запоминаю, что она делает, куда порошок насыпает, какие кнопки нажимает. А она думает – я слежу, чтобы не украла.

– Давай я тебе покажу и расскажу. Ну, куда порошок. Пойдем.

«Подумаешь, богатые тоже плачут», – Соне нужно было работать, ее все раздражало, особенно, эти проблемы выбора прислуги, потому что они были от ее собственных очень далеки.

Кате, конечно, хотелось спросить о другом.

О Мите. О той старой ссоре она старалась не вспоминать, понимая, что была не совсем права. Все ее обвинения казались теперь нелепыми, да таковыми и были – никаких мужских вещей у Сони в доме не было. И Георгий к ней явно не вернулся. Ее было даже немного жаль.

Катя старалась задерживаться у Сони подольше, надеялась попасть на Митин звонок, но ей ни разу так и не повезло.

Спрашивать напрямую было совсем неудобно, как и задерживаться – Альберт терпеть не мог приходить в пустую квартиру. Разумеется, работал он дома, но иногда выходил гулять или по каким-то своим делам, а дома всегда кто-то должен был присутствовать, но не мешать.

Митя звонил Соне каждый день. Точнее, каждую ночь. Днем полным ходом шла совсем другая работа, вечер он посвящал жене, потом читал написанное Соней за день, а после часа ночи набирал ее номер, с нетерпением ожидая услышать в трубке недовольный сонный голос.

– Мать, тут у тебя в тридцать седьмой сцене платок упал в воду, это уже у Михалкова было.

– Какой платок?

– Ты, что спишь?

– Нет. Сижу и платки кидаю в воду.

– Давай, записывай. Шаль у нее с плеч упала в воду, он ее поцеловал, а она его не оттолкнула, а шаль… Короче, нельзя в воду.

– Ааа… Это в лодке?

– Давай, просыпайся, нам этот кусок надо завтра сдавать.

Так проходил день за днем.