Ее внутреннее эхо

«Да, она же тоже потомственная актриса, а эти гены как раз через поколение и передаются», – догадался Альберт, привычно укладывая всю Катю к себе на плечо.

И она засыпала спокойно, без снов, просыпалась только утром вместе с мужем, пристрастилась делать с ним зарядку, а вот на пробежку он ее не брал – говорил, что не хочет комплексовать из-за нее – она ведь была профессиональной спортсменкой, легкой и выносливой, в два раза его моложе.

Но даже она понимала – он хочет хотя бы немного побыть наедине с самим собой и своими мыслями.

И все-таки они часто разговаривали – вести дневник Катя теперь побаивалась, поэтому просто озвучивала свои мысли Альберту.

Он слушал с интересом, вникал во все то, что ее волновало, даже пытался анализировать.

Катю сильно беспокоила ссора с единственной подругой – Соней.

Альберт же вполне логично обосновывал и тот факт, что она – единственная, и взаимное их раздражение.

«Вы обе с детства ничего не видели, кроме спорта, поэтому сейчас пытаетесь наверстать все сразу. Да, она трудоголик, она уперлась в работу, но почему тебя это удивляет? Ты просто более чувственная и импульсивная натура, ты не рвешься к финансовой самостоятельности, ты свое уже заработала. А сейчас ты настоящая женщина. Моя жена».

Катя принимала слова мужа за истину, без обсуждений. Все «российские гастроли» прошли у них в подобных разговорах, поэтому Альберт страшно уставал и пытался отоспаться каждую свободную минуту. Но Катя его постоянно теребила, просила «еще пять минут», «еще пару слов» – ей очень хотелось расспросить его о случае, который так изменил их отношения к лучшему.

Они летели в Москву из большого сибирского города, дорога длинная, момент казался ей подходящим. И она спросила. Спросила о том, что давно ее волновало – почему, узнав из дневника о ее решении уйти к другому, он не устроил сцену ревности, не выгнал ее, а просто принял на себя вину за случившееся.

Ей хотелось услышать о том, как сильно он ее любит и ни за что не готов потерять. Или что-нибудь аналогичное – писатель мог бы подобрать еще более красивые слова для любимой женщины.

Но Альберт без тени смущения ответил совершенно иное:

– Катенька, два развода за два года – это очень много. Я не примадонна, я писатель, я просто не имею права кормить желтую прессу скандалами. В издательстве мне дали четкую установку не отвлекать внимание от выхода новой книги. А удержать иным способом было нельзя, хотя, как ты понимаешь, я уважаю свободный выбор каждого человека. Дай, я посплю, нам еще часа два лететь, а в Москве мне надо будет в первый же день навестить детей, пока они не уехали на каникулы, выспаться мне не дадут.

Он поцеловал ее в висок, завернулся в синтетический плед и быстро уснул, а Катя осталась сидеть, тупо переваривая услышанное.

Она так и просидела без единой мысли, не заметив посадки.

Автоматически вышла, подталкиваемая невыспавшимся раздраженным мужем. Она не запомнила деталей, но то утро осталось у нее в памяти какими-то серыми пятнами ощущений. И все по дороге от самолета к зданию аэропорта тоже было серым, смятым, предгрозовым и тревожным.

Умом она еще не до конца поняла, что же произошло, но подсознание подталкивало ее – это конец. Она не понимала, что происходит, было странное ощущение, что она спала и вдруг проснулась, нужно вспомнить сон, но он ускользает, а в нем – самое важное, самое главное…

Лица Альберта она просто не видела – не поднимала голову. Смотрела под ноги, чтобы не упасть.

Невозможно долго, до головной боли, ждали багажа – и так и не дождались. Альберт пошел разыскивать потерянные чемоданы. Вокруг толпились люди – зал был новый, просторный, возле каждой ленты висели гроздья истомленных ожиданием пассажиров внутренних рейсов, один даже из Симферополя.

Катя вспомнила, как сама несколько месяцев назад прилетела сюда раздраженная вынужденной разлукой с Митей, стояла около вот такой же багажной ленты и ждала чемодана, боясь включить телефон. Придумывала какие-то алиби…

Как же мы сами иногда убегаем от своего счастья, не в силах распознать его, размениваемся на пустое. Нужно быть рядом с тем человеком, с которым больше никто не нужен. С которым испытываешь счастье. Что это – счастье?

И в эту же минуту Катя испытала это самое счастье, как резкий толчок изнутри.

С симферопольского рейса вышел Митя. Она сначала восприняла это как уместную галлюцинацию, подсказку судьбы или игру измученного подсознания. Но Митя был реален, зол, вокруг него толпились коллеги, сзади шла раздраженная Маша – в дороге они поссорились.

Эта единственная в мире сутулая фигура в косухе и рваных джинсах была ей настолько родной, что в голове сразу все прояснилось. Отупение ее прошло, она быстро поняла, что нужно делать.

Митя ее пока еще не заметил, хотя в двадцати метрах от нее ругался с женщиной из съемочной группы.

Катя не упускала ни одной мелочи – вот он достал носовой платок, протер очки. Да, он же близорук… Шестой десяток, волос на голове не осталось – прикрывает лысину глупой бейсболкой. Мальчишка. Единственный.