Ее внутреннее эхо

– Даю тебе первое ответственное задание, – Митя чувствовал, что сейчас сорвется, – собрать по списку всех, кто обязан быть на площадке. Кто занят в сцене из актеров, кто просто должен присутствовать – всех гримеров, помощников, ассистентов, осветителей. По списку, по фамилиям. Кто не придет – выделить фамилию в списке. Всех построить на плацу…

– На чем построить? – холодея, спросил мальчик.

– Ах ты, допризывник… Ну, ничего, сейчас буду принимать тебя в духи. Здесь построить. Передо мной. Даю тебе тридцать секунд. Если на тридцать первой секунде кого-то не будет хватать – ты собираешь вещи и летишь вечером домой.

– Да вы что, Дмитрий Юрич, с ума сошли? Я не обязан…

– Двадцать пять секунд.

Через минуту, заложив руки за спину, Митя вышагивал вдоль строя расхлябанных киношников. Некоторых пришлось искать в поле, кто-то просто заснул в кустах.

Митя не стал читать нотаций, просто и коротко объяснил, что кино – это проектный бизнес, и каждый следующий работодатель, нанимая на работу любого сотрудника, звонит, прежде всего, его предыдущему начальнику, то есть – режиссеру. И только от рекомендации последнего зависит дальнейшая судьба каждого.

– Каждого из вас. Сегодняшнюю смену будем отрабатывать до конца. До утра.

Поздно вечером, когда ассистент, не уложившийся в двадцать пять секунд, все-таки уехал в Москву, некоторые активисты, прежде, чем упасть лицом в подушки, обсуждали, с чего это шеф внезапно взбесился.

Было ясно – бабы, уничижительные высказывания со стороны продюсера, неудовлетворенные амбиции.

А сам Митя уже спал. Спать он мог только в абсолютной темноте, но все равно часто вздрагивал и просыпался. Давно пора было идти к врачу, но прием любых таблеток, меняющих сознание, сразу сказался бы на фильме. Его мучили кошмары. Пить он уже не мог, да и боялся, что без Соньки некому будет реанимировать его поутру.

Ночью едва слышно скрипнула дверь. В кромешной темноте кто-то вошел в его номер, сел возле кровати. Чиркнула спичка – длинный огонек осветил красивое женское лицо.

Катя огляделась. Митя спал рядом, было слышно, как он постанывает во сне. Она нащупала его руку, поднесла к губам.

Он проснулся от собственного душераздирающего крика.

Из соседнего номера прибежал всклокоченный оператор со смешной фамилией Валторна. Звали его Валентин. Он исполнял и добрую половину обязанностей художника картины, потому что был непьющий, а художнику платили так мало, что тот одновременно работал на кого-то еще, и регулярно ездил в Москву.

Валентин начал трясти Митю за плечи, потом догадался побежать за водой.

Трясясь от ужаса и захлебываясь судорожными глотками, Митя спросил:

– Она была здесь, была, да?

– Кто, Мить?

– Онаааа! – Митя отшвырнул стакан и перекрестился.

Начал вслух читать молитву.

Валторна, пятясь, вышел из комнаты и закрыл дверь.

В коридоре собралась небольшая толпа любопытствующих.

– Ну, что с шефом? Что он там, Валь?

Валторна помолчал, подбирая слова.

– Что, что… Допился шеф. Чертей видит, – сам перекрестился и пошел к себе, досыпать.

С тех пор Митя спал только днем.

Катя не звонила. Сонька и вовсе не брала трубку. Без нее съемки шли на автомате, выставили-сказали-сняли. Как в рекламе йогурта. Не хватало ее перфекционизма, ее маниакальной придирчивости к мелочам, принципиальности, ее вкуса и особого внутреннего баланса между поделкой и искусством. Но снимать было нужно.

После особенно ужасной недели, истерзанный кошмарами, он позвонил Маше. Она с огромным трудом взяла отпуск и приехала к нему на целый месяц, после которого решили лететь обратно в Москву, съемки в Крыму были почти закончены.

Он страшно боялся, что Катя приедет и застанет их с женой, вот так, ночью – что она тогда сделает?

Втихаря он был у врача и уже лопал антидепрессанты, от которых голова становилась ватной.

А Катя и не думала о них обоих. И не собиралась приезжать. Альберт дописал новую книгу, но ни на какие языки ее пока не переводили и рекламировали только в России. Она сопровождала мужа везде – в Питер, Калининград, потом на Урал. Впереди было еще восемь городов.

Катя больше не ждала Альберта в кафе – она приходила на каждую встречу и сидела в первом ряду, как ребенок на спектакле. Ее глаза сияли. Ей были интересны достопримечательности каждого города, везде муж старался купить ей какой-нибудь необычный подарок на память, не терял ее, не забывал, не ложился спать один, даже если уставал. Они словно заново открывали друг друга, разговаривая до утра.

В долгих ночных беседах с женой Альберт и сам казался себе более значительным, ироничным, мудрым, а ее неожиданные вопросы рождали в нем новые мысли, задумки и целые сюжеты.

Он постоянно расспрашивал ее о ее прошлом, но она рассказывала скупо. Больше всего его поражала ирония судьбы, которая привела ее мать Анну в ателье.

Катя спокойно рассказывала, как любовалась своим сходством и красотой Анны и девочек, какие они хорошенькие.

Нет, голос не срывался, не было в нем обиды, даже горечи.