Ее волос манящий теплый шепот (СИ)

Как еще назвать эти несколько дней молчания и тишины?

Это и есть Ничего.

—А сейчас я иду с Алининой семьей в ресторан,— добавляю я.

И мама улыбается.

—Передавай и от меня поздравления.

Я молча киваю.

В ресторане делаю семейное фото, общаюсь с Ильназом о хоккее, рассказываю последние новости. Алина сияет. Она действительно очень красива сегодня. Но я так устал, что выхожу из-за стола, чтобы ехать домой. Алина вызывается проводить меня и договорить о программе. Мы оказываемся в тесном холле и она вдруг целует меня, оставляя на губах свой клубничный блеск.

Целует быстро, резко, неуклюже.

—Спасибо за подарок и за программы,—шепчет она.—Я буду думать о вас, катая их…и скучать.

Алина смотрит мне в глаза, а я сейчас больше всего на свете хочу оказаться отсюда как можно дальше. Потому что в Алине говорят гормоны и Кармен, а во мне—страх. Потому что этих проблем на данный момент мне меньше всего хочется сверху к тем, что у меня уже есть в Америке. Я должен был разобраться со всем, но только наоборот все запутал.

—Береги себя, Алина,—говорю я и ухожу.

Она стоит и смотрит мне вслед. Я не могу ни ответить на ее поцелуй, ни сказать что-то резкое, я вообще больше ничего не могу и не хочу, кроме того, как сбежать и ни о чем не думать.

Поэтому я иду домой и проваливаюсь в сон почти сразу.

Но вот однажды императору прислали из Японии ящичек, завернутый в шелковую материю. На ящичке было написано: “Соловей”.

- Это, наверно, новая книга о нашей знаменитой птице, - сказал император.

Ящик открыли, но в нем была не книга, а разукрашенная коробочка. А в коробочке лежал искусственный соловей. Он был очень похож на живого, но весь осыпан брильянтами, рубинами и сапфирами. Стоило завести игрушечную птицу - и она начинала петь одну из тех песен, которые пел настоящий соловей, и вертеть позолоченным хвостиком. На шейке у птицы была ленточка с надписью: “Соловей императора японского ничто в сравнении с соловьем императора китайского

- Какая прелесть! - сказали все. А того, кто привез драгоценную птицу, сейчас же возвели в чин придворного поставщика соловьев.»

На утро просыпаюсь и нахожу в телефоне десятки сообщений от друзей. Одно от Алины с: «Извините за вчерашнее» и ни одного от Этери.

Я пишу Алине короткое: «Все нормально, не волнуйся», а потом понимаю, что в Москве мне уже слишком тесно. Поэтому и принимаю спонтанный вариант поездки в Барселону. Я не задаю вопросов, а просто соглашаюсь. Об этом не рассказываю никому кроме мамы. Даже Этери. Ведь мы до сих пор не разговариваем друг с другом.

Уже в аэропорту понимаю, что мы едем вчетвером. И мне даже не хочется сопротивляться. Солнце и архитектура, море и пляжи. Мы тусуемся в городе и ни о чем не думаем. А потом делаем фото, которое снова оказывается в интернете без моего желания.

И его видят все. Мы на нем улыбаемся и кажемся безмерно счастливыми. Но даже после этого Этери ничего мне не пишет, зато объявляется Дудаков.

«Глейхенгауз, что ты делаешь?».

Я не отвечаю на него, а просто продолжаю отдыхать, катаясь на яхте и танцуя бачату ночью на пляже.

Почти в конце отдыха мне приходит очередное сообщение от Дудакова, которое я не могу игнорировать:

«Ты будешь встречать Этери в аэропорту?».

Я помню номер ее рейса и дату прилета, потому что сам должен был возвращаться с ней, но билеты из Барселону у меня позже и поэтому я пишу:

«Я еще буду в Барселоне. Это Этери хочет знать?».

Я спрашиваю у него и понимаю, что если это интересно ей, то я готов поменять все билеты и прилететь, но Сергей только пишет:

«Она ничего не хочет».

И я понимаю, что это предел. С одной стороны мне становится проще от того, что я могу больше не думать о решении никаких проблем, а с другой —я все еще не могу поверить, что это конец.

Наверное, Барселона притупляет любые эмоции, поэтому мне даже небольно и нестрашно. Сейчас все прошлое не имеет значения и я чувствую себя свободным.

Поэтому когда Оля вечером уходит в свой номер, я иду за ней.

Мы стоим какое-то время слишком близко, а потом целуемся, как безумные и срываем друг с друга одежду.

Я стараюсь ни о чем не думать,когда вхожу в нее под тихий стон, а только закрываю глаза.

У Оли теплые пальцы, прямые волосы и невыпирающие лопатки.

Она не сворачивается калачиком в моих руках и не целует ладонь своими губами.

Она не Этери.

И это должно по идее меня спасти, но почему-то топит.

========== Глава восемнадцатая, в которой очень много мыслей ==========

POV Этери

Я закрываю дверь даниной комнаты и молча иду в свой номер. Про себя отсчитываю секунды, потому что на самом деле очень хочу верить, что он меня догонит. Но шаги гулко отбиваются в голове, смешиваясь с тишиной.

Даня улетает завтра и я наконец озвучиваю ему необходимость все для себя решить. Мы шли к этому и так слишком долго, находясь в подвешенном состоянии. Но Даня ничего не решает, а сбегает в Москву.

Я иду прямиком в душ и смываю с себя все мысли, ложусь рядом с Дишей и мы смотрит какой-то фильм. Почти на первых минутах я засыпаю и слышу, как Диана гладит меня по голове и говорит:

—Я люблю тебя, мам.

—Я тоже тебя люблю.