Ее высочество Аномалия

Вот чего она, спрашивается, так боялась раньше? С ним так хорошо, и уже можно совершенно ни о чем не думать!..

Она и не думала, отвечая на его поцелуи, забираясь ладонями ему под сорочку и срывая тонкий батист с сильных плеч. Совсем-совсем не думала, подставляя шею его губам и выгибаясь под его руками, ощущая обнаженной грудью касания прохладного ночного воздуха — и горячей мужской кожи…

Она совсем не могла думать, когда Роне уложил ее на груду сладко пахнущих фиалок и вжался в нее напряженными бедрами… Нет, неправда. Она подумала — зачем эти грубые, никому не нужные штаны? И они исчезли, а Шу застонала от сумасшедше прекрасного ощущения: обнаженное мужское тело на ней, трется об нее, и она чувствует каждую его мышцу, каждый волосок, каждый вздох и стон, и ей самой хочется кричать и стонать от невозможной, нереальной яркости чувств, от каждого его прикосновения, каждого движения…

Она закричала, когда он вошел в нее — горячий, твердый и гладкий. Он заполнил ее всю, до боли, до звезд перед глазами, и невозможно нежно шепнул ей в шею:

— Моя девочка, моя Гроза, моя…

А потом ей показалось, что она растворилась, растаяла в обжигающей тьме, слилась с ней, поглотила ее и сама стала огромной, просто бесконечной тьмой, сладкой и острой, нежной и пряной, прозрачной и густой, как звезды в ночном небе…

Она вернулась в собственное тело не сразу, слишком это было хорошо — быть тьмой и ветром, облаками и звездами. То, что осталось внизу, казалось совершенно неважным. Какая еще боль? Какая еще месть? Глупости, мелкие детские глупости.

— Ты невероятная, — шепнула огненная тень, вросшая, вплетшаяся в нее тысячей горячих нитей. — Моя Шуалейда.

— Мое ручное чудовище, — ответила она, вплетая пальцы в растрепанные огненные пряди и ощущая, как по всему ее телу пробегают щекотные, колючие искры. — Это всегда так хорошо?

— Нет. — Роне покачал головой, а потом бережно потерся губами об ее ушко. — Мне ни с одной женщиной не было так хорошо, Гроза. Только с тобой.

— Почему, ты же не любишь меня? — Ей правда было страшно любопытно.

А Роне тихонько хмыкнул, перекатился на спину и потянул ее на себя. Уложил головой себе на грудь, обнял и, мгновение подумав, взметнул вокруг них облако фиалок. Они упали, укрыв их обоих неожиданно теплым шелковистым покровом.

— Кто знает, что такое любовь, Шу? Говорят, что мы, темные, не умеем любить. Может быть, они правы, а может быть, мы просто любим иначе, чем светлые. Но какая разница, как это называть? Мне хорошо с тобой, тебе хорошо со мной.

— Да, мне хорошо с тобой. Жаль, что… — Шу смущенно поерзала, устраиваясь удобнее на обнаженном мужском теле. — Ну… что мы… раньше…

— Зато сегодня ты точно знала, чего хочешь.

— Я и раньше знала! — лениво возмутилась Шу. — Я менталистка, а не слепая монахиня.

Слышать смех Роне вот так, прижавшись ухом к его голой груди, было странно и очень приятно. Словно лежишь на клокочущем и вибрирующем котле.

— Ты невероятная прелесть.

— Так почему, Роне?

— Упрямая прелесть.

— Настойчивая и целеустремленная, — поправила его Шу, сама едва не смеясь.

— Ага, целеустремленная. Бедный, бедный Люкрес. Не знает он, с кем связался.

— Сам дурак, — неожиданно легко ответила Шу: странное дело, сейчас ей было совершенно плевать на Люкреса. Вот совершенно! — А ты не увиливай, я хочу знать.

— Мечта педагога… ладно, ладно, не кусайся! Хотя нет, кусайся… оу, шис…

Она как-то не ожидала, что укусить Роне за сосок — он как раз оказался в досягаемости ее зубов — будет так… сладко? Волнующе? Непристойно? А уж когда он застонал и она ощутила, как ему одновременно больно и сладко… да что там, она почувствовала все то же самое, что и он… наверное… Она запуталась и не хотела распутываться, а только касаться его, скользить по его влажной коже, ласкать и прикусывать, царапать и облизывать, и сжимать, и сжиматься самой вокруг него, подчиняться сильным рукам и самой владеть своим мужчиной, и выстанывать его имя:

— Роне-е…

На этот раз тоже было сумасшедше хорошо, но как-то иначе. Агрессивно, что ли. С терпким привкусом чужой — или своей? — крови на губах. Кровь с горько-сладким привкусом мести. Впрочем, Шу было слишком хорошо, чтобы думать о неприятном. Чтобы вообще думать. Хотелось только лежать вот так под звездами, слушая биение мужского сердца и ощущая, как успокаиваются потоки дара — его и ее. Вместе.

Легкое ощущение неправильности происходящего она отогнала. К ширхабу лысому сомнения и сожаления! Светлого шера, которого она любила, не существует в природе, а незнакомцу по имени Люкрес Брайнон она ровным счетом ничего не обещала.

Кроме мести. Он пожалеет, что посмел обманывать ее. Очень-очень пожалеет. Надо только собраться с мыслями и придумать… что-то такое придумать…

Почему-то в голову не приходило ничего страшнее лягушек, выпрыгивающих из его чашки с шамьетом, и склеивающихся на ходу штанин. Представив разряженного в бархат и кружева принца Люкреса с лягушкой на голове и спотыкающегося посреди вельсы с Ристаной, Шу тихо хихикнула.