Эффект бабочки

Перед девушкой тут же был поставлен стакан, такой же полный, как и для него. Выпили они быстро, молча, а потом Настя приподнялась, перегнулась через стол, поцеловала, благодаря и стирая следы молочных усов, скользнула рукой по шее до плеча, чувствуя там гладкий след, оторвалась.

— Это шрам? — убрала руку, разглядывая достаточно явную отметину. Как раньше-то не заметила? — Откуда?

А потом скользнула рукой еще ниже, по черному рисунку, частично выведенному на поверхности шрама, а частично на здоровой коже. Татуировка показалась Насте странной — то ли кокон, то ли куколка, по центру которой идет черная трещина. Раньше девушке почему-то казалось, что превращение гусеницы в бабочку — это красиво, а глядя на рисунок, становилось муторно и даже немного больно.

Глеб скривился, снял с себя девичью руку, поцеловал в костяшки.

— В молодости попал в аварию. Легко отделался, — грустно улыбнулся, а потом снова встал, чтоб продолжить поиски в холодильнике.

— А рисунок? — оторваться от его разглядывания было сложно. — Что-то значит? И это больно? По шраму?

— Рисунок означает провал, предшествующий воплощению в бабочку, — мужчина грустно хмыкнул. — По шраму — больно. — А потом быстро перевел тему. — Я пиццу заказывал вчера, так ее есть уже нельзя, но если разогреть…

— Хочу, — Насте было абсолютно все равно, что есть. Слона — значит слона, подошву — значит подошву. Вчерашнюю пиццу — значит ее.

Глеб кивнул, направляясь с тарелкой теперь уже к микроволновой печи, а сама Настя проводила его взглядом, с замиранием сердца и трепетом следя за тем, как он красиво движется, как ему идет быть обнаженным до пояса. Так и хочется подойти сзади, обнять, прижаться щекой к широкой спине, а потом чтоб и он обнял…

Резко развернувшийся Имагин поймал этот ее взгляд, улыбнулся, двинулся в сторону Настиного табурета.

А она повела себе так, как велел инстинкт сохранения, пусть остальные инстинкты и были с ним категорически не согласны — попыталась перевести тему.

— Ты любишь мотоциклы? — Настя кивнула на одну из стен, на которой висела целая серия фотокарточек с разными моделями байков.

— В юности увлекался, — только Имагин что-то не слишком правильно реагировал на смену темы. Очень уж по-хозяйски развернул к себе, вклинился между ног, прошелся от коленок до бедер ладонями, выше тоже пытался, но встретил сопротивление. Хилое, слабое, для проформы.

— Гонял? — Настя повернула голову, будто вновь бросая взгляд на фотографии, а на самом деле подставляя поцелуям шею. Глеб, благо, понял, что от него требуется, поцеловал.

— Нет.

— Как тогда попал в аварию?

— Можно и не гоняя попасть, — прижав девушку еще чуть-чуть ближе, Глеб с удовольствием занялся освоением любезно предоставленной территории.

А спорить и продолжать расспрашивать Настя не стала. Так случилось, что она прекрасно понимала нежелание человека поднимать кое-какие темы из его прошлого.

Тем более, какая разница? Он не пострадал, это главное. А шрамы — глупости. Зато сам сейчас живой и здоровый стоит рядом, гладит, целует, что-то говорит, с ума очень технично сводит.

Все закончилось бы очередным заходом уже на кухне, но из дурмана их вырвал писк микроволновки — пицца готова.

Самостоятельно поесть Насте не дали — кормили из рук, а потом требовали, чтоб то же делала она. Ася не то, чтоб была против, в конце концов, это же его футболка и брюки теперь в пятнах…

На кухонном полу остался один, так и не доеденный, кусочек их позднего ужина, когда они, целуясь и параллельно избавляясь от грязной одежды, опять пятились, теперь к ванной. И снова были стены, к которым Настю прижимали, потом неоднократные попытки Имагина, не желавшего отрываться от ее губ и цедящего ругательства сквозь зубы, нашарить включатель, девичий визг, когда на голову из душа хлынула холодная вода, сбивчивое дыхание, запотевшее уже от пара стекло двери кабинки, и следы от рук, сначала скользящих вниз, а потом сжавших горячие плечи мужчины до боли, когда опору искать можно было только в нем.

Их первая ночь была длинной.

Попыток улечься спать было великое множество, успешных — ни одной. Глебу казалось, что Настя специально ерзает, Насте, что он ее очень даже сознательно щекочет — то пальцами, то дыханием в затылок. Правы были оба.

Устав целоваться, они разговаривали, устав разговаривать — целовались, вновь устав целоваться — вспоминали о том, что Имагин обещал жестоко мстить, в очередной раз отомстив — просто лежали, смотря в потолок или друг на друга, а потом снова целовались, разговаривали, мстили…

— Я сейчас спрошу… Ты только не обижайся, — на этот раз Настя даже почти заснула — уткнулась носом в Имагинскую шею, притихла, закрыла глаза, чувствуя, как на лице расплывается улыбка, а по телу приятная усталость. Они давно уже молчали и не целовались, она думала ни о чем, просто наслаждаясь моментом, а он, судя по тому, что вскинув взгляд, Настя увидела складку между бровей, о чем-то неприятном.

— Спрашивай, — в сердце закралась тревога.

— Я не претендую на эксклюзивность, хотя вряд ли был бы против, но…

Посыл Настя поняла.