Эффект бабочки. Израиль – Иран: от мира – к войне, от дружбы к ненависти

Оказалось, что Израиль, одной из характерных черт жителей которого является неудержимая болтовня, умеет хранить секреты.

Какие только фантастические объяснения не возникали, с множеством деталей и подробностей опубликованные в средствах массовой информации – о разгроме ракетного пояса.

Все они были далеки от истины.

Личная хроника войны

Позже пытаюсь выжать из памяти сына наиболее острые мгновения дней войны.

Вспоминает нехотя…

В Хадере, в полночь сообщают – объявлена всеобщая мобилизация. Склады вооружения открыты всю ночь. Забиты мобилизованными.

Час «Шин» – на рассвете 6 июня.

Год тысяча девятьсот восемьдесят второй. А мне девятнадцать лет.

В двенадцать – колонной – танк, бронетранспортер, танк – грузовики с оружием и едой сзади – вкатываемся в Ливан через ворота Тулип в «добром заборе».

Резервисты машут вслед.

Катится колонна – мимо зданий радиостанции ливанских христиан, мимо контрольно-пропускной будки войск ООН с испуганным солдатиком-блондином, вероятно, впервые в жизни видящим такое количество танков и солдат.

Солдатики ООН, умытые, причесанные, вычищенные и выглаженные, пытаются изо всех сил даже в этот момент самих себя принимать всерьез. Этакие оловянные солдатики, и каждый с карандашиком, с грозным видом регистрирующий катящуюся мимо махину войны. Все они на первый взгляд одинаковы, но, вглядевшись, ощущаешь ненависть к нам французов, чья воинская гордость уязвлена, и полное равнодушие непальцев, которые, кажется, вообще погружены в нирвану.

Иллюзорный род войск, придуманный в наше время и сопровождающий своей гротескной несерьезностью любую вспышку на земле, сеющую смерть и разрушения.

Изредка между деревьями бегут группы террористов с «Калашниковыми» и противотанковыми ракетами. Очередь в их сторону. Сдаются.

В четыре часа ночи начинается усиленное движение. Достаточно светло, чтобы летчики могли заметить куски красной ткани на наших танках и «Зельдах», отличить своих от чужих.

Широко развернутое, косо срезанное в полнеба пространство начинает все быстрее заверчиваться и втягиваться под гусеницы, простреливаясь вдоль и поперек. Рвутся вокруг снаряды, впереди летят самолеты, ведя обстрел шрапнелью. Мечутся фигурки по полю, помимо своей воли втягиваемые под гусеницы этой гигантской молотилки.

И уже никому, ни наступающим, ни захваченным врасплох, не вырваться из неотвратимой, всезахватывающей карусели, и никто уже не принадлежит себе.

И мельком, как при фотовспышке, за пределом сознания нога в ботинке, торчащая из земли.

Внезапное удушье сзади и – при повороте головы – почти вплотную к бронетранспортеру – от взрыва мины беззвучно разверзающаяся на глазах скала.

Совсем светает. На полной скорости, словно выпрыгнув из полосы обстрела, колонна вкатывается в Хацбайю. Толпы жителей вдоль улиц, девицы на балконах. Дождь риса и вишен сыплется нам на головы.

Вдруг – град гранат. Задраили люки. Сообщение по радио: погиб попавший в засаду генерал Йеутиэль Адам. Под сенью невеселых этих новостей колонна вползает в долину, и внезапно прямо над нами зависает сирийский вертолет, как в мгновенном кадре – холодно, гибельно, отчетливо – лицо летчика. Неужели это – конец? Лицо матери, мелькнувшее передо мной, как спасение.

Летчик успевает выпустить ракету, которая не взрывается. Возникают два наших вертолета. Сирийский врезается в землю.

Рядом, в долине, кажется, кто-то методически бьет гигантским молотом по наковальне. Оглушительный этот гром никак не совмещается с видимыми издалека танками, которые кажутся скоплением жуков, топчущихся на месте.

А между тем впервые в этом веке идет танковый бой между новейшей израильской «Меркавой» и новейшим советским «Т-72».

И – как моментальный снимок – выхваченный из гущи боя: израильский вертолет, стрекозой пикирующий на танк – вспышка, груда обуглившегося и расплавленного лома.

Слушая рассказы сына, пытаюсь вспомнить эти часы в темноте комнаты – комнаты лунатика. Работает приемник. Силуэт в стеклах книжных полок напоминает кого-то, похожего на меня в молодости, ибо темнота омолаживает. В эфире какая-то свистопляска, неразбериха, дымовая завеса противоречивых сообщений. Какие-то воздушные бои. Ссылаясь на сирийцев, наш диктор сообщает, что сбито сто израильских самолетов.

В приемнике – голос министра обороны Шарона: в результате неслыханной до сих пор операции с применением новейших электронных средств войны в течение считанных часов уничтожено девятнадцать сирийских батарей СА-2, СА-3, СА-6.

В эфире странное молчание. Как будто мир, без умолку, на все лады и на всех языках болтавший и пляшущий вокруг этой войны, внезапно набрал в рот воды, уподобился удаву, заглотавшему несъедобную пищу.

И где-то, на севере, залег, притихнув, СССР, обложивший брюхо Варшавским пактом, как спасательным поясом, чьи спасательные свойства за эти несколько часов оказались под вопросом.

Если другим кажется, что в эти часы история вершится на их глазах, для меня она остановилась.

Я тоже молчу, ибо не могу судить: мой сын в пекле.

Голос диктора, как бикфордов шнур под мою жизнь, обжигает слух.