Эффект бабочки в СССР

— Ты дебил? — спросил меня Герилович. А потом кивнул своим собственным мыслям: — Ты дебил!

Пацанов было пятеро. Все они меня знали по той истории с эвакуацией на вертолетах, потому, хотя и переглянулись эдак снисходительно, но возмущаться не стали. Тем более — я согласился выполнять роль ишака. Нагрузили меня сверх всякой меры. Воспользовавшись тем, что из оружия у меня были только хайбер и фотоаппарат, навьючили на спину кучу БК и провизии, хотели прицепить еще и рацию, но шустрый белесый радист по фамилии Мельниченко пошел в отказ, имея в виду, что такая орясина, как я, сложную технику наверняка угробит. А я и не спорил.

— Слушаться не то, что с первого раза, с первого звука! Понял меня? — шипел Герилович, пытаясь сдержать ярость.

На кого он злился? Наверное, на себя самого. За время нашего знакомства у него, похоже, тоже сложилось свое особое суеверие: он считал меня кем-то вроде Пьера Безухова, который, как дурак, шатался по Бородинскому полю под артеллирийской канонадой и не получил ни единой царапины.

Как я понял, Казимир Стефанович верил, что часть этого моего везения перекинется и на окружающих, а потому особенно не сопротивлялся моей инициативе присоединиться к погоне. Но рациональная, аквариумная часть его рассудка явно объявила войну глубинным полесским примхам и забобонам, и потому, пребывая в состоянии внутреннего конфликта, полковник скалил зубы и шипел на окружающих.

БМП подкинул нас к началу тропы, которая под углом градусов в двадцать поднималась в горы у самой окраины кишлака. По ней действительно гоняли коз — об этом свидетельствовали многочисленные следы копыт и козьи наки. То есть — каки. Весьма определенной формы. Тут были и другие следы — от крепких рифленых подошв иностранных ботинок.

— Ладно, пошли, пацаны… Белозор — в центре колонны, Мельниченко — замыкаешь, Иволгин — вперед, — Герилович оглянулся, кивнул каким-то своим мыслям, прищурил ярко-зеленые глаза, и мы пошли.

За нашей спиной слышалась громкая ругань и шум — царандоевцы вошли в деревню. Как бы там ни было — такая политика была куда как более правильной, чем практика отправлять на подобные мероприятия пацанов по восемндацать — девятнадцать лет, которые и в Союзе не очень-то умели с людьми общаться и из сложных жизненных ситуаций выходить, что уж говорить о среде абсолютно чуждой!

Камни под ногами хрупали, пыль летела в лицо, и я замотал палестинку вокруг башки. Высоко в облаках орали какие-то птицы, слегка поскрипывало и шелестело снаряжение кабульских «пацанов». Герилович двигался мягко, экономно, как большой хищный зверь. Он периодически снижал темп, а то и вовсе останавливался, жестом приказывая то же самое сделать остальным.

Рюкзак и вьюки зверски давили на плечи, каждый шаг давался с трудом, и после преодоления первого подъема я проклял всё и вся, и особенно — свою тупую башку, которая решила, что провинциальный журналюга сможет держать темп опытных разведчиков. Какого вообще черта Герилович подписался на это? Я же буду тормозить всю группу!

Надежда была только на то, что у полковника был какой-то еще хитрый план помимо марафона по горам, и еще — на железный белозоровский организм. Всё-таки Герман Викторович оставил мне в наследство отличное тело, пусть я и эксплуатировал его нещадно…

Чем выше мы поднимались, тем тяжелее давался каждый новый шаг. Воздух тут был разреженным, сердца наши били как сумасшедшие, привалы становились всё чаще…

— Вон они! — указал пальцем Иволгин. — Взгляните!

Действительно, примерно в метрах семистах благодаря изгибу тропы, повторяющей очертания горного отрога, мы увидели, как копошились маленькие темные фигурки людей, которые тоже остановились на привал среди камней. Кажется, у них была еще и пара ишаков, но поклясться чем угодно, что серые силуэты — это именно вьючные животные, а не куски горной породы, я бы не решился.

— Лежать! — рявкнул Герилович. — Лежать, я сказал! Ермаков, эСВеДе!

Мы нюхали пыль и терпели острые осколки, которые впивались в самые неожиданные места, лежали ничком и молились, чтобы пакистанцы нас не заметили. А Ермаков прицеливался, стараясь поудобнее приладить снайперскую винтовку Драгунова на камнях.

— Давай самого толстого, в ноги, — скомандовал Герилович, прикладывая к глазам бинокль.

— Далеко… — засомневался Ермаков. — Не сдюжу.

— Сдюжишь, не сдюжишь, а причешут — заутюжишь! Стреляй, говорю!

И Ермаков выстрелил.

* * *

Глава 18, в которой с проблемами капитально разберутся

После выстрела Ермакова совершенно нечеловеческий вопль огласил чуждые славянскому глазу горы. Спустя несколько секунд непонятных звуков и суеты ему принялись вторить уже вполне людские голоса, полные страдания и злости.

— Ты куда стрелял, туебень? — Герилович рычал чуть ли не инфразвуком. — Я тебе что сказал, пачвара? Куда стрелять сказал?

М-да, можно вывезти человека из Беларуси, но Беларусь из человека полезет сразу же, как только он потеряет над собой контроль.

— В ногу… Толстому… — снайпер Ермаков, кажется, не понимал сути претензии.

— А ты что? — ярился Герилович.