Эффект бабочки в СССР

Я не сразу-то и сообразил, про какой-такой шафран он говорит, а потом вспомнил, что брякнул на маковой плантации и горько вздохнул: нелегка ты, доля прогрессора! Но лозунг «Пряности вместо наркотиков!» мне совершенно точно был по душе. Да и вообще, на мой дилетантский взгляд политика приведения Афганистана в божеский вид вполне могла начаться с конкретных шагов типа масштабного железнодорожного строительства, реализации принципов национального примирения и создания инклюзивного правительства (при условии его лояльной позиции, конечно), выращивания этого самого шафрана и вывода большей части советских войск после умножения на ноль самых одиозных полевых командиров душманов. Наивно? Да и хрен с ним, абы сработало.

Но главная проблема была в том, что всё упиралось не в Афган как таковой. Дело было в нашей великой, могучей и несокрушимой Родине.

Пугающие тенденции, которые привели к разброду, развалу и вакханалии конца восьмидесятых — начала девяностых, никуда не делись. Да, из Союза приходили новости, что в рамках отдельно взятой Белорусской ССР Машеров вроде как начал нечто, отдаленно напоминающее второй виток Косыгинской реформы, активно внедряя самофинансирование и хозрасчет, и выдвигая на руководящие посты меритократов вместо партократов.

С моей ли то подачи, или просто из-за тех самых «кругов на воде», но — кое-что начало меняться.

Однако, десятимиллионная республика в рамках почти трехсотмиллионной страны — это даже не смешно… Да и бить по рукам Петра Мироновича были готовы куда как сильно, поэтому изменения он и не выпячивал, внедряя их в жизнь на низовом уровне, начиная с районов… И тут ему здорово помогали силы, которые я для простоты называл в своей башке «красными директорами».

Конечно, к настоящим «красным директорам» из той, будущей истории эти соратники Машерова никакого отношения не имели. Руководящие кадры из белорусской глубинки — директора предприятий, председатели колхозов, начальники РОВД и прочие Волковы с Приваловыми — пока еще и помыслить не могли о сочетании в своих руках управления и владения вверенной им социалистической собственностью. А еще. в подавляющем большинстве своем, они были настоящими советскими патриотами и пламенными пассионариями. Многие из них принадлежали к тому самому «Великому поколению», были ветеранами-фронтовиками! Куда там тем, постперестроечным «красным директорам»…

И, учитывая это, даже три-пять преданных людей такого уровня в каждом районе, от парадного Минска до самого медвежьего из всех уголков Синеокой республик, были огромной силой и серьезным подспорьем для батьки Петра в реализации его планов… А еще, уже здесь, в Афганистане, по недомолвкам и намекам Гериловича я понял, что поддержка у Машерова внутри спецслужб, армии и милиции — гораздо более весомая, чем можно было себе представить, учитывая ведомственную солидарность и влияние таких мощных фигур как Андропов и Щелоков.

Знать бы еще — что именно планировал Машеров! У меня сложилось впечатление, что беседы со мной и волшебная папочка с воспоминаниями о будущем подарили Первому секретарю ЦК Компартии Беларуси второе дыхание. Это было заметно даже по тону его выступлений, по отзывам людей из окружения, по вернувшейся к в общем-то уже пожилому человеку легкости движений и открытой улыбке.

А до того — вечная беда белорусов — «агульная млявасць і абыякавасць да жыцця», которой Петр Миронович ранее был практически не подвержен, в последние годы всё-таки одолевала его. А кого бы она не одолевала в окружении кремлевских старцев, в духоте кабинетов, среди шепотков и интриг, взаимных стариковских подозрений и подковерной возни, которая процветала в Политбюро? Став кандидатом в члены этого узкого круга властителей самой большой в мире страны, Машеров ощутил тамошнюю атмосферу в полной мере, и огонь в его глазах стал постепенно тухнуть, а богатырский размах — сужаться до проблем насущных, сегодняшних, бытовых…

Это затягивающее, нафталиновое болото было противно самой натуре батьки Петра, не для того он партизанил, поднимал страну после войны, строил новую, процветающую Белорусскую ССР и мечтал о светлом будущем для всех советских людей, чтобы променять Идею на говорильню и самоуспокоение! И теперь, отряхнув и растоптав хмарь и запах тлена, пропитавший высокие московские кабинеты, Машеров, похоже, снова обрел свое, особое видение будущего…

И я смеял надеяться, что в этом была и моя заслуга тоже.

* * *

— Так что шафран? — я как раз доставал из печатной машинки последний листок очерка о нашей антинаркотической эпопее, когда Герилович подкрался со спины и гаркнул мне в самое ухо.

Я едва не двинул ему локтем в промежность с испугу, но сдержался, взял со стола набранный с самого начала текст и протянул его разведчику:

— Держи. Вот вам мои мысли про шафран. Я — не агроном, не экономист, не почвовоед. Просто знаю — в будущем это будет иметь огромные шансы на успех, и если не засрать тему с госзакупками, то может дать реальную надежду местным дехканам.