Эффект бабочки в СССР

Про гонорары я просто не думал. Наверняка цена за строчку там была не чета нашей, дубровицко-«маяковской». Мог ли я считаться соглашателем и оппортунистом? О, да! Попробуй я написать про едва не утопшего в фонтане идеолуха, или про простые и незатейливые нравы на дальних блокпостах, или про ту же Шаесту — меня бы тут же одёрнули со всей пролетарской прямотой. Прикладом по затылку, например. Но — наплевать! Прогнулся под систему? Зависимая пресса? Ну и черт с ним.

Про наших парней, про их быт там, в горах и песках Афгана, про их каждодневный и подвиг узнала страна — это было главное! Справедливая там война или нет — пацаны там были наши. Наши — и точка! Значит, лично я, журналист Гера Белозор на своем месте, и любой другой советский человек — на своем, должны были в лепешку расшибиться, чтобы они, эти ребятишки, которые едва-едва вылезли из школьной формы, знали — их никто не бросит и не забудет! Их ждут и в них верят, независимо от того, какое тупое или неправильное решение приняли люди, облеченные властью… Потому что в другой тяжкий момент жизни каждому из нас может потребоваться та же непоколебимая уверенность и ощущение товарищеского плеча каждого из почти трехсот миллионов соотечественников. Здесь, в Союзе, это ощущение пока что не потерялось.

Но до момента, когда в таких же точно пацанов начнут плевать светлоликие соотечественники, а соседи и земляки будут брезговать подать им милостыню, осталось недолго — лет десять-пятнадцать. Или нет.

* * *

Я дождался своей очереди к телефону-автомату в аэропорту, достал из кармана бумажку, которую через Валеева передал мне Герилович, и набрал цифры, с усилием проворачивая тугой диск. От трубки пахло табаком, вонючим парфюмом и специями. Ну и амбрэ, однако!

— Алло, доброго дня! Это Гера Белозор. Мне бы с Сазонкиным пересечься.

— Станция Первая Алма-Ата, улица Чехова, двухэтажный дом с портретом Антона Павловича в окне. Не ошибетесь — там самое высокое дерево. Постучите, назовитесь — там можно переночевать, — сказал мужской усталый голос.

— Ого как всё таинственно! Как у настоящих шпионов! — не выдержал я.

Доведет меня когда-нибудь язык до Канатчиковой дачи, где, к сожаленью, навязчивый сервис… Или до казенного дома. Хотя — там я уже бывал и мне не понравилось.

— Тьфу на вас, Белозор, там мой дядя вообще-то живет, я вас может пожалел, а вы… — голос откровенно обиделся. — Я думал вы интеллигентный человек, а вы паясничаете!

Я даже растерялся.

— Э-э-э… Не, ну тогда извините, правда. Волнуюсь, чушь несу. Давайте тогда так: может вашему дяде купить что-то? Ну там, из продуктов, или домой что-нибудь? Я просто очень много ем, и вообще — не самый удобный постоялец.

Голос ощутимо подобрел:

— Да, зайдите в гастроном, это будет нелишним. Ну и, честно говоря одеяло можете прикупить, если найдете подходящее. Потом захотите — оставите в подарок, захотите — с собой заберете. А Валентину Васильевичу я скажу, что вы прибыли, м завтра за вами сам заеду, после торжественной части встретимся с ним. А дядю моего зовут Хаджун Кимович.

Из корейцев, скорее всего… Тогда, он, наверное, Ким Ха Джун на самом деле? Но кого это волнует, верно?

— А вас-то как звать?

— Гена, — интересно, а как это будет по-корейски?

— Очень приятно, Гена, всего хорошего.

Я сунул трубку в держатель и еще секунды три стоял и тупил, пытаясь понять — что же это такое было? Какой-то Гена, какой-то корейский дядя…

Наверное, нагнетать не стоило: про меня не забыли — это хорошо. Переночевать есть где — тоже замечательно. Что Сазонкин готов встретиться — просто превосходно. Он ведь был тут, вместе с Петром Мироновичем: 26 августа КазССР отмечала… Будет отмечать своё шестидесятилетие: помпезно, мощно, с размахом! Сюда, в столицу советского Казахстана, съехались, кажется, все главы союзных республик, и, конечно, Машеров тоже был тут.

Роились в моей голове смутные воспоминания о их размолвке с Брежневым во время юбилейных торжеств, но одновременно с этим я хорошо помнил — Петр Миронович во время Олимпиады находился подле генсека, рука об руку — на трибунах, и учитывая скорый уход на пенсию председателя Совета министров СССР Косыгина много домыслов вокруг всего этого витало, и много слухов.

Сам-то батька Петр никогда себя в оппозицию дорогому Леониду Ильичу не ставил, хотя приписывали ему это и здесь, в Союзе, и там — за бугром. Например, в 1976 году во время поездки Машерова в составе официальной делегации во Францию, парижская газета «Comba» опубликовала статью «Главный оппозиционер режиму Брежнева Пётр Машеров в Париже». Так или иначе, Петр Миронович на всевозможных съездах и собраниях лил елей в сторону бровастого многажды героя Советского Союза и разливался соловьем в похвальбах так обильно, что умным и въедливым людям начинало казаться, что хитрый партизан просто издевается, доводя до абсурда процветающие в Кремле лесть и низкопоклонство.