Эффект Лазаря

С утра они снова поехали на кладбище и нашли могилу. А через несколько дней Томик сообщает мне, что собирается жить у Лидуши.

– Мне здесь все равно делать нечего. А Варлена я навестила.

– Надолго едешь? – Я подумала, что это нечто вроде дачного варианта.

– Как получится. Она все равно одна, а ты собираешься замуж.

– У него есть квартира.

– Там видно будет.

Мне кажется, что с Лидушей Томик чувствует себя свободнее, чем со мной.

Она складывает свои манатки, и я сопровождаю ее в Колпино, а возвращаюсь с сумкой яблок и букетом астр. И как тихо, пусто и тоскливо мне кажется в квартире, а ведь я считала, что жить в одиночестве для меня естественное состояние. Звоню Гению и сообщаю, что могу выйти на работу хоть завтра, но он говорит: «В начале сентября мы заберем Дениску, Евгения уйдет в отпуск, а ты останешься за старшую. Так что гуляй пока». 80

Стопка черных книг Коллинза лежала на полочке буфета. Несколько дней не могла дозвониться до тети Таси, такое впечатление, что у нее не работал телефон. Я звонила ей еще до Сортавалы, потом, когда мать забрала из больницы, а тут забеспокоилась. У матери были координаты тети Тасиной подруги, но старой телефонной книжки в вещах, которые я привезла из мастерской, не оказалось. В общем, надо было ехать. Погрузила в рюкзак десятитомник Коллинза, книгу стихов Волошина, взяла фотографии людей, которых требовалось идентифицировать.

Когда дверь никто не открыл, я по-настоящему дрогнула, хотя не обязательно могло случиться плохое. Вдруг внук из Норвегии пригласил тетю Тасю в гости? Или она легла в больницу на обследование или профилактическое лечение. Или просто выехала погулять на своей коляске с моторчиком!

Пыталась посмотреть в окно ее комнаты, но ничего не разглядела, зато увидела, что на клумбе расцвели георгины нежнейшего сиреневого цвета с белыми концами лепестков, словно острыми лучиками. «Звезда Анастасия».

Постучала по подоконнику тети Тасиного окна. Из соседнего высунулась пожилая тетка, должно быть, услышала. Я зашла в подъезд, она уже распахнула свою дверь и горестно качала головой. Я все поняла.

– Преставилась Анастасия Васильна. Заснула и не проснулась. Так господь праведников забирает.

Но как же так?! Не может быть! Когда же похоронили? Почему не сообщили, у нее же была телефонная книжка с нашими номерами?

Оказывается, приходили две женщины (порознь) с такими же вопросами.

– Конечно, не по-людски все сделано. А вы кто Анастасии Васильне будете?

– Родственница, – говорю. – Кто же теперь в квартире живет?

– А никто. Она продается.

– То есть как – продается? Племянница не может войти в права наследства так рано, только через какое-то время!

– Так она прописана в квартире. А продажа – дело долгое. Она хочет найти покупателя, а уж тогда все и оформить разом. Квартира для колясочника ценная, с пандусом.

– А свой телефон она не оставила?

– Оставила. Она и ключ оставила, чтобы люди приходили смотреть квартиру. Только пока еще никто не обращался. Вы хотите зайти? Там ничего не осталось. Пустые стены.

– Что значит, пустые стены?

– А то и значит. – Соседка сходила за ключом, прикрыла свою дверь, и мы вошли в прихожую тети Таси. – Поминки не справила, зато машину мебели вывезла, вещи, коляску. За книгами отдельно приезжали, а тряпьем, бумагами вся помойка была завалена, и таблетками все посыпано – розовыми, голубыми, беленькими – детишек с трудом разогнали, те уж взялись таблетки собирать. А фотографии летали, как голуби.

– А картину с царскосельскими воротами? Помните такую?

– Та, что на стенке висела? Видно, сочла дрянью. Она же бумажная. Рамку сняла, а бумагу дворничиха забрала.

Я ходила по пустой квартире, из кухни в комнату, из комнаты в кухню, словно не веря, что все это могло произойти, и надеясь, что папки с бумагами и альбомы с фотографиями внезапно материализуются в каком-нибудь углу или на подоконнике.

Так рухнула часть нашей и моей семейной истории. Соседка деликатно удалилась, оставив меня одну. Я смотрела в окно на георгины-звезды. В тишине так просто было вообразить низкий голос, окликающий меня из кухни, и шуршание шин движущейся коляски. А соседка, вернувшись, предложила чаю и протянула альбом для открыток.

– Я не сама взяла, – сказала опасливо, будто боялась, что я подумаю плохое. – Попросила на память о покойнице, она и дала, ей, значит, не нужно. Он был пустой, фотографии соседка уже свои натыркала.

Альбом я вернула, и Коллинза ей оставила. Мне кажется, она взяла из вежливости, хотя благодарила и руку к груди прижимала.

– Когда же георгины расцвели? Застала их тетя Тася?

– Нет. Ждала все, а они только что зацвели. «Георгишками» называла.

Я взяла телефон соседки, она обещала, что когда соберусь на кладбище, она меня проводит.

Так тетя Тася и не дождалась ни меня с Коллинзом, ни георгишек.