Эффект Лазаря

Недалеко от въезда в город можно увидеть близнеца «беседки Шаляпина», только новенького, свежепокрашенного. Бронзовый Зощенко сидит возле библиотеки: высокая сухая фигура в плаще, нога на ногу. Поза, можно сказать, вальяжная, опирается локтем на гранитную скамью. Изящные новенькие туфли. Выражение лица определить трудно. Задумчиво-печальное, умудренное опытом, слегка надменное и усталое. А рядом бронзовые зонт и газета «Правда».

Таким Зощенко был до выхода «Правды» сорок шестого года с постановлением о журналах «Звезда» и «Ленинград», после которого началась травля, безденежье и голодуха. Каждое лето он приезжал в Сестрорецк, жил на Канонерке. Дачный дом сгорел, как говорят, в девяносто первом году. Похоронен в Сестрорецке.

Отправились на поиски могилы Зощенко, а по дороге захватил дождь. У меня был зонтик, и мы шли, тесно прижавшись друг к другу. Я подумала: вот так бы всю жизнь, и меня охватило приятное чувство покоя. Внизу под обрывом бежала река Сестра, песчаная почва впитывала дождь, только опавшая хвоя блестела. Мы сверились с рисунком, который нам вручили мамушки, свернули на вторую по ходу кладбищенскую аллею и вскоре увидели его слева, все в том же костюме-тройке с галстуком, с отворотами на брюках, в тех же щегольских ботинках, что и на скамье у библиотеки, но без плаща. Возможно, этот Зощенко был немного моложе. Сидел чуть ссутулившись, нога на ногу, с задумчиво-отрешенным видом, и всматривался в сосны.

Вышло солнышко, все засверкало мелкими яркими огоньками. Еще капало с деревьев, и на носу Зощенко висела капля, переливаясь в солнечных лучах.

Невдалеке обнаружили чистенькое и прилично обустроенное кладбище пленных немцев, одно из немногих, сохранившихся в области. Аскетичный лютеранский крест один на всех, аккуратная трава с пушистыми облетающими одуванчиками, одинаковые квадратные плитки: Фердинанд Шульц, Густав Вагнер, Отто…

Спустились в песчаную лощину, отсюда кладбище выглядело очень красиво, поднималось террасами под зонтиками могучих кряжистых сосен (не тех, строевых, что на равнинной части, на Канонерке), утопало в зелени. В самой лощине бежала одноколейка, а на соседнем холме находился мемориал с воинскими захоронениями. Рядом с ним обнаружили еврейское погибающее кладбище с порушенными, разбитыми замшелыми памятниками с русскими и еврейскими письменами и проржавелыми искореженными оградками.

Странное впечатление производило это кладбище, казалось, оно притаилось, стараясь не попасться никому на глаза, и это ему вполне удалось бы, если б не белеющие кругом таблички: «Лицу, ответственному за захоронение… прибыть с документами… туда-то… тогда-то…» И дата двухгодичной давности.

Лето будто бы обошло это кладбище. Под соснами мрачно. Прошлогодняя хвоя и высохшая трава, чахлый, едва зеленеющий кустарник и поваленные камни с надписями «незабвенным», поставленные «любящими». Где «лица, ответственные…»? Умерли? Были угнаны в Германию, расстреляны или сгорели в печах? Уехали на историческую родину? А эти, погребенные, здесь остались. Мертвые тоже бывают сиротами. О сиротах-немцах позаботились (немцы?). А эти остались в унылом одиночестве.

На невысоком фундаменте лежали четыре больших гранитных плиты, в форме полуразвернутых свитков. И на каждой – искусственный цветок. Под плитами ямы, после революции могилы вскрывались. А принадлежало захоронение семейству Клячко. Матушки читали об этом семействе. У доктора Клячко были четыре сына и дочь. После революции вдова и дети уехали в Берлин, а потом в Париж. Вдова умерла от старости. Дочь с семьей во время войны погибли в концлагере. Один из сыновей бежал в Америку. Другой, вместе с женой, прятался от немцев. Жена выбросилась из окна, а сам он дожил до девяноста лет.

И вот я стою перед оскверненной могилой. Кто положил цветки на плиты? Я думаю о человеке, который помог появиться на свет моей бабушке. Я даже знаю судьбу его семьи. И получается, не совсем он мне чужой.

Кстати, у Авенариуса, так много сделавшего для людей и для этих мест и похороненного недалеко отсюда, нет могилы. Остались только обломки надгробной плиты со словами: «…созидателю сего храма, преобразователю глухой местности…» Храм тоже не дожил до наших дней, он стоял на старой русско-финской границе.

У моего прапрадеда, работника Чумного форта Михаила Васильевича, тоже нет могилы, его не привезли в Петербург, я даже не знаю, как с ним поступили, ведь он умер от смертельной болезни – холеры. Могилы его жены, Надежды Афанасьевны, и дочери Софьи на Смоленском кладбище исчезли. После войны, когда моя бабушка пришла туда, то обнаружила на месте могил воронку и вывороченные с корнем деревья. У моего деда, погибшего в сталинском лагере, только предположительное место захоронения. А Юлия лежит на Серафимовском кладбище в братской могиле, где хоронили умерших от голода блокадников.

И у Костиных прадеда и деда нет могил. Первый был репрессирован, второй не вернулся с войны. Точнее, у деда могила была, братская, но оказалось, что похоронен там другой, а еще позднее выяснилось, что этот другой жив!

59