Эффект Лазаря

– Неизвестно, – сказала и тут же поняла, что в любом случае от похода Чернышева в фотоателье до встречи Ленина с боевыми товарищами прошло много лет, и в семнадцатом году мой прадед либо гнил, либо уже сгнил на каторге. При прадеде дом на Сердобольской, возможно, уже построили, но не было в нем конспиративной квартиры. А дачи в этих местах были. А главное, станция Ланская была, откуда поезд шел в Сестрорецк.

– Давай, приезжай за архивом, я много накопала. Думаю, ты найдешь ответы на некоторые вопросы. И Остроумову-Лебедеву с автографом для тебя отложила. А ты Коллинза не забудь, – сказала тетя Тася.

Мозг, который, по словам Ильича, на деле говно, – это мой мозг. Цепляюсь за что угодно и придумываю всякие глупости, потому что нет никакой возможности добыть действительные сведения, а ведь очень возможно, они лежат у тети Таси и меня дожидаются. Так и подмывало сказать ей, что у меня тоже имеется один сюрприз, который будет для нее четвертым чудом; я твердо решила показать ей «Эффект Лазаря». А еще принесу Волошина. У него есть стихотворение, оно ей очень понравится:

«Я люблю усталый шелест старых писем, дальних слов… В них есть запах, в них есть прелесть умирающих цветов». И т. д. А кончается так: – «Это дерева Познанья облетевшие цветы».

В общем, лейтмотив ее деятельности, копание в прошлом.

Я вспомнила, что Генька говорила о своей знакомой, которая занимается озвучиванием мультиков и художественных фильмов, и попросила ее телефон. Она дала и даже не спросила, для чего он мне нужен.

Девушка Катя согласилась попробовать расшифровать старую немую кинохронику, так я ей объяснила задачу. Я почти не покривила душой, сказав, что на заре кинематографа один кинолюбитель снимал мою семью, пленка плохо сохранилась, но мне важно не просто видеть отдельные моменты их жизни, но и слышать, о чем они говорят.

– Там есть какая-то тайна? – спросила Катя.

Хорошо, что в этом случае я не стала врать, а поведала Кате семейное предание, которым она очень заинтересовалась. Но была одна закавыка. В ходе своих манипуляций с «Эффектом Лазаря» я обнаружила, что видеоролики ни сохранить, ни скачать куда-либо невозможно. Вроде, записываются, а в результате, что на флешке, что на диске, – пустое место. Пробовала сто раз, пока не поняла, что это очередная подлянка Кости. В программе существует какая-то защита от записи. Но Катя даже внимания не обратила, каким образом я врубаю свои видео, и деньги за работу брать отказалась, якобы не считает это работой и вообще сомневается в успехе, хотя видно было, что ей лестно выступить в роли Шерлока Холмса или доктора Ватсона. А успех оказался ошеломительным и для нее самой, и для меня. Она долго всматривалась в один и тот же видеоклип: моя пожилая прапрабабушка тяжело поднимается с кресла и что-то говорит. А что?

– «Когда будут карточки»? – читает по губам Катя. – Что за карточки?

Я не стала ей объяснять, что в данном случае карточка – фотография, но возликовала. Она прочла! Впрочем, Катя сама догадалась, что это за карточка, потому что на другом видео прочла по губам молоденькой Юлии: «Кажется, я моргнула».

– Так они же фотографируются! – воскликнула Катя.

Самым трудным оказался отрывок с сестрой Константина Степановича, Варварой. Сказала она примерно следующее: «Ну вот, я и запечатлелась для вечности». Примерно…

Отдельные слова Катя прочла еще в двух видиках.

58

Опять ушла из издательства, чтобы поработать дома. Гуляла по парку Лесотехнической академии. Сердобольская, можно сказать, упирается в его решетку, а за ней в обрамлении шиповника и желтых ирисов лежит пруд, в конце июня усыпанный цветами лилий. Думала о том, как странно все совпадает. Прадед Чернышев сюда ездил, может, в Лесном на даче жил. Дед, муж бабушки Веры, в Лесной академии учился. И я тут рядышком работаю. И ведь это не единственные точки схождения. Только во времени мы разошлись.

О Косте я не вспоминала. Даже обида прошла. Осталась пустота.

Мамушки в Сестрорецке уже не жили, а мы с Максом по-прежнему продолжали туда ездить. Садилась в машину, он спрашивал: «Куда едем?» А я отвечала: «В Сестрорецк». И мы бродили по сосновому парку, по берегу моря, по улицам Канонерки, не уставая рассматривать дачи. Новые, всех известных стилей, офигенные по роскоши, будто старались перещеголять друг друга. Были здесь итальянские палаццо, древнерусские сказочные терема, классика, но больше всего – традиционного здесь модерна, только без его органичности и уюта. Один каменный особняк украшали мозаичные панно с ирисами, похожие на московские, что на доме миллионера Рябушинского. Некоторые дачи по своей грандиозности вполне могли быть пригодны для отеля или маленького санатория.

А еще мы слушали колокола сестрорецкого морского собора, ходили на Разлив и стояли над плотиной, бурлящей коричневой водой, похожей на пенное пиво.