Эффект Лазаря

Приходим загодя, хотя кто-то уже сидит в автобусе, ест бутерброды и крутые яйца с помидорами, а несколько человек прогуливаются вблизи музея. В прохладном вестибюле пусто. Продвигаемся по коридору, открывая двери и заглядывая в комнаты с черепками, наконечниками стрел, рыболовными снастями, крынками, прялками, угольными утюгами, вышитыми карельскими рубахами, с касками и снарядами Великой Отечественной, и оказываемся в комнате со смотрительницей и сувенирами. Здесь тоже бродят двое наших, рассматривают местные поделки, которые на редкость хороши, а больше всего мне нравятся своей оригинальностью изделия из войлока: коврики, тапочки, сумочки, кошельки, ярко или приглушенно окрашенные, в них ребячливая рукодельная живость. Особенно меня восхитила мужская шляпа с полями, словно грубо вылепленная руками из глины и превратившаяся в ворсистое мягкое чудо, пятнистое, желто-оранжево-буро-палевое. Макс примеривает на меня шляпу. Кругом все в восторге. Смотрительница приносит зеркало, гляжу – это моя шляпа!

Макс вынимает деньги и отдает смотрительнице. Я протестую. Во-первых, дорого, во-вторых, непрактично. Эту шляпу можно надевать только на маскарад.

– Ну и пусть, – говорит он, – могу же я тебе подарить что-то празднично-бестолковое?

Я вспоминаю и не могу вспомнить, кто бы мне дарил такие очаровательно-бесполезные подарки.

Возле автобуса, где уже собрались люди, нас встречают одобрительные возгласы. А Цыпа-Дрипа говорит Яку-Цидраку: «Ну вот, я же просила купить мне эту шляпу!»

66

К вечеру добрались в Рускеалу – горный парк с заброшенным мраморным карьером, где во времена Екатерины Великой добывали камень для дворцов и храмов Петербурга. В середине прошлого века карьер был затоплен, но дайверы говорят, на дне его и сейчас можно обнаружить рельсы и машины, мы же увидели высоченные отвесные берега серебристо-белого цвета с черными и серыми складками мрамора, меж которых лежало зеркало воды. И вдруг, впервые за день, словно специально нас дожидалось, вышло солнце, и зеленовато-серая вода на глазах превратилась в изумрудную.

Основная часть нашей группы отправилась в ресторан и в кафе, меньшая – по берегу вокруг карьера, по специально огороженной километровой туристской тропе, а мы с Максом взяли напрокат лодку, надели, как положено, спасательные жилеты, и поплыли по каньону. Он круто повернул, и перед нами открылся мраморный коридор. Зеленая хрустальная вода отражала белые с пепельными, синевато-зеленоватыми и черными гранями лесистые берега.

За нами плыла Цыпа-Дрипа с Яком-Цидраком. Я не могла удержаться, чтобы не отпускать колкости в их адрес, и Макса это веселило. Получалось, что я ревную, а разве можно ревновать, если Макс мне безразличен? Но кто сказал, что он мне безразличен? В общем, ему это нравилось.

Макс поднажал на весла, и Як-Цидрак поднажал. Тогда мы причалили к мраморной стене. Тут уж им ничего не оставалось делать, как проплыть мимо. Мы двигались неторопливо, чтобы дать им удалиться, и нас разобрал смех. Они устремились в самый обширный из гротов, видневшихся в конце каньона, потом вернулись, а мы направились туда.

Стены грота играли тончайшей солнечной сеточкой, отражавшейся от воды, а в глубине была темнота. Мы заплыли внутрь и остановились. И время остановилось. Под нами лежала многометровая толща воды, сверху – многотонная масса мрамора, по бокам, в несколько этажей, шли лабиринты штолен. Здесь было Зазеркалье с его звенящей тишиной и скользящими бликами, а снаружи, за входной аркой сияли солнечный свет и яркие краски, шла земная жизнь, там плыла лодочка с такими же, как мы странниками. Такими же, но не такими, потому что им еще предстояло побывать в гроте. Стены мрамора, переливающиеся нежнейшими оттенками серо-сине-голубого, дымчатого, болотного, сиреневого, желтоватого, и изломами своими, и трепетным мерцанием иногда имитировали друзы кристаллов, а на выходе из арки нависший камень казался льдом, в котором билось и неистовствовало алмазное пламя.

Макс проговорил тихо-тихо, почти неслышно, но грот сделал внятным каждое слово:

Как мне близок и понятен

Этот мир зеленый, синий,

Мир живых прозрачных пятен

И упругих гибких линий…

И я подумала: у меня не останавливается дыхание, не выскакивает сердце из груди, но, боже мой, мне же не двадцать и даже не тридцать лет, зато мне так хорошо и спокойно, словно этот мужчина действительно мне предназначен.

Потом мы сдали лодки и спасательные жилеты и сидели на берегу. Я была в карнавальной войлочной шляпе и, что удивительно, люди смотрели на меня с приязнью и улыбались, некоторые приветственно махали рукой. На выходе из горного парка мы рассматривали в длинной галерее сувениры. На всякий случай, я ничего не хвалила, но Макс сказал:

– Я куплю тебе сущую ерунду, не отказывайся. – И купил. Это была деревянная кухонная лопатка с резной ручкой для жарки. – Пусть у тебя на память о нашей поездке останется что-то полезное. Шляпу ты не будешь носить каждый день, а лопаткой будешь орудовать в сковородке и меня вспомнишь.