Эффект предвидения

Больше всего Алексей боялся повторения больничной картины: три машины у подъезда – милицейская, «Скорая», синий «микрик», – толпа у крыльца, санитары, несущие носилки, прикрытые целомудренно белой простыней… И чем ближе они подъезжали к Ирининому дому, тем меньше у него оставалось надежды на то, что на сей раз все обойдется. Конечно, Ирина убита, и спешит он теперь напрасно, потому что попросту опять безнадежно опоздал, опять непоправимо ошибся. Зачем он отпустил ее одну? Эта новая смерть – на его совести. Дурак он, дурак, равнодушный дурак, безответственный, тупой мент, не лучше капитана Яцека.

Въехали во двор.

Вот сейчас он увидит…

Слава богу! Ни толпы, ни машин. То есть машин сколько угодно, но простых, не опасных – частная собственность граждан. Может, и не опоздал тогда. Странно, почему Ирина не отвечает, но, может, действительно с линией что-то.

Булатович вбежал в подъезд и понесся вверх по лестнице.

«Все хорошо, – уговаривал он себя, перескакивая через две ступеньки, – поломка на линии, такое бывает».

Дверь в квартиру Ирины была приоткрыта.

Черт! Открытая дверь – паршивый знак. Особенно в свете того, что к телефону она не подходит. Позвонить? Или сразу входить?

Конечно, входить. Уж лучше в данном случае переборщить с осторожностью и напугать хозяйку своим внезапным появлением, чем предупредить убийцу звонком.

Да что он, в конце концов, паникует? Ну открыта дверь, и что? Мусор пошла выносить и оставила, на случай Анечкиного прихода.

Нет, не мусор, не мусор. Что толку обманывать себя, когда вот сейчас он откроет и… И поймет, своими глазами увидит, что мусор совсем ни при чем, а при чем…

Булатович осторожно открыл пошире дверь и шагнул в полумрак прихожей. Остановился, прислушался, ничего не услышал, тихонько двинулся дальше – и споткнулся о распростертое на полу тело.

«Вот и все, хрен собачий Алексей Федорович, – сказал он себе, – вы опять опоздали».

Пришла, убила и незаметно выскользнула из квартиры? Или пришла, убила и затаилась где-то там, в недрах квартиры, поджидать новую жертву?

Ирина живет одна, поэтому новой жертвы быть не может. Значит, все-таки выскользнула, сбежала, как в психушке. Здесь ее нет. Осторожность его уже неуместна, и на ментовские инструкции можно забить: прежде всего проверьте помещение, не прячется ли преступник. Конечно, не прячется, прятаться незачем, сделал дело и ушел. Все, что теперь остается, это включить свет, проверить у жертвы пульс, убедиться в отсутствии пульса и констатировать смерть. Предварительно. Окончательно и официально ее констатируют врачи.

Алексей нащупал выключатель, и прихожая осветилась тусклым, грязновато-желтым светом.

Но ведь это совсем не Ирина! Черт возьми, не Ирина. Как же так, не Ирина?

Словно не веря себе, Булатович нагнулся над телом, огромным для этой маленькой прихожей, распростертым мужским телом.

Антон?

Как же может здесь быть Антон? Мертвый Антон вместо мертвой Ирины? «На его месте должен был оказаться я». – «Напьешься – будешь», – вспомнилось вдруг некстати.

Одна щека в густой белой пене, другая… в красно-белой субстанции – кровь и пена смешались. Правый глаз… Черт возьми! Нет его, нет, правого глаза. Черт возьми, черт возьми! Черная рана. Вместо правого глаза. Кровь и пена смешались. Очевидно, Антон брился, когда она пришла. Поздно встал – воскресенье. Ночевал у Ирины. Почему же она не сказала, что у нее ночевал Антон, что Антон у нее и остался и, если Аня придет, ей будет кому открыть?

Впрочем, сейчас это совершенно неважно.

Ирина – вот что важно. Где она? Если мертвый Антон в прихожей, то Ирина… Где она-то может быть?

Какой-то едва уловимый звук – то ли стон, то ли вздох – вывел его из размышлений. Показалось? Может, и показалось, а может… Кто там? Ирина? Аня?

Резким толчком ноги Булатович распахнул застекленную дверь и, прижавшись к косяку со стороны прихожей, оглядел комнату. Никого-ничего в обозримом пространстве, но звук повторился – тихий жалобный стон человека, приходящего в сознание. Аня после содеянного грохнулась в обморок и теперь приходит в себя? Или Ирина приходит в себя после… В любом случае тот, кто так стонет, нуждается в помощи. И еще: тот, кто стонет, не может быть мертвым. Если это Ирина, значит…

Алексей вошел в комнату и сразу же увидел на ковре, возле дивана, Ирину. Он бросился к ней. Белое-белое лицо, слава богу, без всякого красного подтекста, фиолетовые веки – целые, слава богу, совершенно целые, – чуть вздрагивают и силятся преодолеть тяжесть обморока – обморока, слава богу, лишь обморока.

Нет, не лишь, на груди… Вот он, красный подтекст. Просто синий Иринин свитер притупил, замаскировал. Но это мокрое, темное пятно есть не что иное, как… Уж ему-то, следователю Булатовичу, не знать таких вот мокро-темных пятен.

– Ирина, вы ранены?

Дурак, дурак, что же он спрашивает, когда и так ясно: ранена. Вероятней всего, огнестрел.

Фиолетовые веки сделали неимоверное, но страстно желанное усилие – и открылись.

Ранена, но жива. Жива, черт возьми! Жива, слава богу!

– Ирочка, милая, я сейчас «Скорую»! Я сейчас, потерпите!