Эффект присутствия

Валера, думая, повторит ли впоследствии его новоявленный приятель сказанное следователю под протокол, ухмыльнулся глумливо:

— Может, они, это самое, Стёп, под хвост баловались? А ты им кайф обломал?

— Хрен их маму знает. Может, и пидарки, раз сидели.

«С чего ты взял, что они сидели?» — задать такой вопрос Петрушин себе не разрешил. Впрочем, он и не понадобился.

— У второго, у здорового, все руки — синие, — инициативно пояснил хозяин, берясь за бутылку. — Добьем, что ли, Валер?

— А чего на нее, смотреть, что ли?

Отвечая добром за добро, отставной прапор предложил немедленно вместе сходить к Алексеичу в офис и поинтересоваться, сдаёт ли тот жильё.

— Мне в контору свою надо бежать, — встреча с риелтором не входила в планы Петрушина. — И так завис я у тебя на лишние полчаса, оправдываться придется. А у него тоже «однушка»?

— Ты чего? У него квартира богатая, две комнаты, коридор десять метров длиной, в футбол играть можно.

— «Двушку» я, Степан, не потяну.

— Так ты один проживать намеряешься или с тётенькой приятной наружности?

— Мне бы сперва убежать поскорей от одной такой тётеньки. Оди-ин…

— Тогда на хрена тебе, спрашивается, «двушка»?

— Вот и я говорю, на хрена… Район мне ваш больно нравится, речка близко, пойма.

— Район у нас да-а, спокойный.

Мужики выпили, зажевали последками сушек. Валера засобирался.

— Насчёт кабельного не передумал, Стёп? — под конец разговора опер, страхуясь, пустил дымовую завесу.

— С какого перепоя?

Когда Петрушин в прихожей облачился в тяжеленное свое пальто, прапорщик спросил его, как бы между прочим:

— Может, ещё такую сгоношим? Я при деньгах.

— Стёп, не вводи в искушение, — Валера играл самого себя и поэтому был абсолютно естественен. — Работа грёбаная, начальство… Сам понимаешь. Надо бежать.

— Ну давай. Захаживай, буду рад, — хозяин подал руку, картинно взмахнув кистью.

— Загляну как-нибудь. Бывай.

Совершая полезный для здоровья пеший моцион в направлении своего дома, Петрушин с немалым удовлетворением размышлял, что второй вытащенный им из колоды козырь куда серьезней первого, в ранге десятки.

Новая информация удачно развивала и дополняла добытую ранее.

Итак, в интересующее время в семнадцатой квартире проживали двое молодых мужчин, якобы приехавших из города Иванова по коммерческим делам, якобы на завод силикатного кирпича. Жили они скрытно, даже свет в квартире по вечерам не включали. Их приметы, конечно, куцые, но кое-какая конкретика уже имеется. Первый мэн — небольшого роста, в очках. Второй — высокий, с татуировками на видимых частях рук. Что примечательно, первого зовут Сергей. А как следует из показаний Светы Зябликовой, Рома её убиенный, договариваясь с неизвестным по телефону о встрече на тридцатое декабря, называл его Серым. Не надо быть о семи пядях во лбу, чтобы догадаться, что Серый — это Сергей и есть. Из адреса квартиранты съехали перед самым Новым годом. Всё в цвет!

Будь Валера героем советского чёрно-белого фильма про милицию, он, подтянутый и облачённый в отутюженный капитанский мундир, получив подобные сведения, незамедлительно примчался бы на доклад к мудрому седому полковнику, каждый день бросающему курить. Товарищ полковник, внимательно выслушав товарища капитана, тут же отдал бы чеканные распоряжения по селектору. И полетели бы, не обращая внимания на запрещающие сигналы светофоров, машины с мигалками; специально обученные щеголеватые милиционеры с умными служебными собаками на поводках, задержали бы риелтора Кокошина и поставили бы его перед строгими очами седоголового полковника. Через следующие пять минут напряжённого психологического поединка, риелтор заскрипел бы зубами в бессильной ярости, отвернулся бы в сторону и сказал: «Твоя взяла, гражданин начальник, пиши».

Удосужься Валера стать персонажем современного телесериала про ментов, он, коротко стриженный, накачанный, в кожаной косухе, немедленно бы ринулся в контору по продаже недвижимости. Там он насовал бы кулачищами в бубен трем-четырем-пяти бритоголовым охранникам, ногой выбил бы дверь в кабинет риелтора и пробил бы маваши-гери джодан[139] ему в репу. Отползая боком в угол кабинета, Кокошин, хлюпая алой бутафорской кровью, бормотал бы невнятно: «Я все расскажу, начальник, не убивай».

Но так как Создатель сподобил Петрушина проживать свою жизнь, а не придуманную, он с кристально чистой совестью продолжал неспешное движение по проспекту Ленина, с каждым шагом удаляясь от УВД.